Целый день провел я в допросах чинов администрации, посторонних лиц и самих полицейских, подавших скопом в отставку. И выяснилось, что никакой политической подкладки здесь не было. Городовые получали только по одиннадцать рублей в месяц, а на это грошовое содержание, при сильно возросших на все, в связи с постройкой порта и наплывом народа, ценах, — действительно просуществовать возможности не было.

Несколько раз поднимался вопрос об увеличении им содержания. Но городская дума, заполненная либералами, принципиально враждебными полиции, в увеличении отказывала. Под конец городовые заявили о невозможности для них продолжать на таких условиях службу, но поступили вполне корректно, оставшись на своих местах до времени, пока им не найдут заместителей.

Выяснив эту картину и полную невиновность Циклаурова, я проехал в Новороссийск. И этот город оказался переполненным, номера в гостинице не было ни одного. Меня поместили в какой-то гостиной и просили прождать, пока освободится какой-нибудь номер. Но едва я расположился, как докладывают:

— Управляющий губернией.

Заходит А. Ф. Мосолов, со своими развевающимися баками. Березников был в отъезде, и он управлял губернией. Вид у Мосолова — этого барина, способного быть администратором разве только в этой маленькой губернии, был встревоженный.

— Александр Федорович, зачем вы беспокоились? Я как раз сам хотел к вам поехать!

Я успокоил его относительно того, что я нашел в Туапсе.

Спешный визит управляющего губернией произвел в гостинице свое действие. Кого-то куда-то выселили, и номер для меня вдруг нашелся.

Побывав в канцелярии губернатора, я потребовал присылки мне ряда дел, главным образом касавшихся полиции. На другой день я начал приемы. Одним из первых явился М. С. Дивари, жалоба которого наместнику и была главным поводом для Ватаци, чтобы командировать меня и в Новороссийск.

М. С. Дивари, служившего до недавнего времени в Новороссийске городским приставом, я знал еще с детства. Он был сыном директора Кубанского реального училища С. Д. Дивари. Из троих детей последнего, старший, Дмитрий, был моим одноклассником, девочка Марися была нашей подругой детства, Михаил же был самым младшим, а потому в нашем кругу детей мы над Мишей устраивали разные шутки.

Как-то мы с Дмитрием уговорили шестилетнего Мишу, что повезем его на Луну. Устроили подобие седла на трясущейся балке, посадили путешественника, потрясли достаточное время для такого путешествия балку, держа все время глаза Миши закрытыми. Потом, чуть-чуть приподняв повязку, сверкнули перед его глазами золотой бумагой, уверив, что это и есть поверхность Луны, а для большей убедительности дали ему отведать необыкновенного лунного нектара, который Дмитрий перед этим состряпал, похитив надлежащие специи из родительского буфета. Долгое время Миша верил, что побывал на Луне, и хвалился этим перед другими детьми. Велико было его разочарование, когда старшие раскрыли ему нашу мистификацию.

Как младший в семье, Миша был слишком избалован. Поэтому из его учения — он был кадетом в Симбирском корпусе — ничего не вышло. Сам он мне говорил, что состоит деятельным членом образовавшегося среди симбирских кадет общества отрицания науки. Он отрицал науку до времени, пока его за неуспешность не предложили отцу взять домой. Выбитый из колеи, Миша кое-как докончил образование, служил вольноопределяющимся в казачьей части, а затем стал приставом в Новороссийске, побывав перед этим в разных учреждениях.

Поступавшие ко мне еще ранее с разных сторон сведения о М. С. Дивари говорили о нем как о безусловно честном полицейском чиновнике. Ему было обещано место полицеймейстера в Новороссийске — эту должность он неоднократно исполнял здесь временно, — но потом, как-то вдруг и по непонятным для посторонних причинам, он не только не получил обещанной ему и вакантной должности, но был, распоряжением губернатора Березникова, просто уволен со службы, что для полицейского чиновника являлось своего рода волчьим билетом. Естественно, что он подал на это увольнение жалобу наместнику.

В Новороссийске М. С. Дивари жил вместе со своей сестрой Марисей, которая побывала замужем за подполковником Григоровичем, служившим в Новороссийске воинским начальником, разошлась с ним, но продолжала жить в Новороссийске, а ее бывший муж переехал куда-то в другой город.

Как я видел сам и как я слышал с разных сторон, губернатор Березников имел совершенно особое пристрастие к полиции и жандармерии. Этим взглядом был проникнут и его семейный строй. Я слышал от его жены:

— Что может быть благороднее полицейской службы! Приходить всем на помощь, защищать, бороться против неправды…

Между прочим, этой любовью ловко сумел воспользоваться местный жандармский ротмистр, человек, не завоевавший себе в Новороссийске ни с чьей стороны симпатии. Он, однако, сумел стать в семье Березникова своим человеком.

Теперь вот что объяснил мне М. С. Дивари:

Этот жандармский ротмистр облюбовал себе, в качестве подруги, М. С. Григорович и стал назойливо за нею ухаживать. Получая с ее стороны постоянный отпор, он, наконец, поставил ей дилемму:

— Или придите ко мне, или ваш брат будет уволен со службы!

М. С. к нему не пошла, а ротмистр так сумел настроить Березникова, что он действительно под каким-то странным и искусственно созданным предлогом уволил пристава Дивари от службы.

Эта версия нашла себе подтверждение при моем осторожном опросе разных лиц.

М. С. Дивари просил о своей реабилитации и о назначении его полицеймейстером. Я указал на невозможность последнего вопреки желанию непосредственного его начальства.

Когда я потребовал дело Дивари из канцелярии губернатора, мне ответили:

— Дело это хранит лично у себя сам губернатор.

Через день возвратился в Новороссийск А. А. Березников. Я предупредил, что тотчас же навещу его, но А. А. поспешил сам ко мне в гостиницу.

Приехал он ко мне чрезвычайно взволнованный, просто какой-то ходячий нерв. Судорожно хватал папиросу за папиросой и, не докурив одной, бросал ее и закуривал другую. Я должен был сказать:

— Алексей Александрович, да из‐за чего вы так волнуетесь?

Он стал немного спокойнее. Мы расстались, и он пригласил к себе обедать. Думал я, что его волнение именно и объяснялось делом Дивари; он мог ожидать, что я его об этом спрошу.

За обедом — никого посторонних не было — мы о делах не говорили, но, когда перешли в кабинет, я стал ему задавать разные деловые вопросы, осторожно подходя к делу Дивари. Наконец, я заговорил об этом и спросил о причинах его увольнения.

Ответ был несерьезный, и причины притянуты за волосы. Я сказал, что хотел бы просмотреть его дело, которое, как мне сказали, находится лично у него.

Березников достал из стола это дело, но из рук не выпустил. Не вырывать же было у него. И без того неправота губернатора стала вполне ясной.