– Камбала, камбала, камбала! Бычки, бычки, бычки!

– Мадам Стороженко, – наконец с большим трудом выговорилмальчик, – мадам Стороженко…

Она нетерпеливо обернулась:

– Ты еще здесь? Ну?

– Мадам Стороженко… сколько же вы даете за сотню?

– Тридцать копеек сотня, итого семьдесят пять копеек, да вымне остались один рубль пятьдесят пять, значит, еще с вас восемьдесят. Так искажешь дедушке. До свиданья.

– Тридцать копеек сотня!

Гаврику хотелось кричать от обиды и злости. Дать бы ей изо всейсилы кулаком в морду, так чтоб из носа потекла юшка. Обязательно чтоб потекла.Или укусить…

Но вместо этого он вдруг заискивающе улыбнулся и проговорил,чуть не плача:

– Мадам Стороженко, вы же всегда давали по сорок пять…

– Скажите спасибо, что даю за такую рвань по тридцать. Иди сбогом!

– Мадам Стороженко… Вы ж сами торгуете по восемьдесят…

– Иди, иди, не морочь голову! Мой товар. По сколько надо, постолько и торгую, ты мне можешь не указывать… Камбала, камбала, камбала!

Гаврик посмотрел на мадам Стороженко. Она сидела на своейдетской скамеечке – громадная, неприступная, каменная.

Он мог бы ей сказать, что у них с дедушкой совершенно нетденег, что надо обязательно купить хлеба и мяса для наживки, что требуетсявсего-навсего копеек пятнадцать – двадцать, – но стоило ли унижаться?

В мальчике вдруг заговорила рыбацкая гордость.

Он вытер рукавом слезы, щипавшие облупленный носик,высморкался двумя пальцами в пыль, вскинул на плечо легкий садок и пошел прочьсвоей цепкой, черноморской походочкой.

Он шел и думал, где бы раздобыть мяса и хлеба.

Хотя, как мы это видели, жизнь Гаврика была полна трудов изабот, совершенно как у взрослого человека, все же не следует забывать, что онбыл всего лишь девятилетний мальчик.

У него были друзья и приятели, с которыми он охотно играл,бегал, дрался, ловил воробьев, стрелял из рогатки и вообще занимался всем тем,чем занимались все одесские мальчики небогатых семейств.

Он принадлежал к категории так называемых «уличныхмальчиков», а потому знакомства у него были обширные.

Никто не мешал ему ходить по любым дворам и играть на любойулице. Он был свободная птица. Весь город принадлежал ему.

Однако и у самой свободной птицы есть свои особо излюбленныеместа. Гаврик обосновался главным образом в районе приморских улиц Страды иМалого Фонтана. Здесь он безраздельно царил среди прочих мальчиков, со страхоми восхищением взиравших на его независимую жизнь.

Приятелей у Гаврика было много, а настоящих друзей всегоодин – Петя.

Проще всего было бы пойти к Пете и посоветоваться насчетхлеба и мяса. Конечно, денег у Пети не было, особенно таких больших, какпятнадцать копеек. Об этом нечего и думать. Но Петя мог бы утащить на кухнекусочек мяса и достать в буфете хлеб.

Гаврик был один раз у Пети в гостях на прошлое рождество ипрекрасно знал, что у них есть буфет, где лежит много хлеба, на который никтоне обращает внимания. Так что ничего не стоит вынести хоть полбатона. Там у нихс этим не считаются.

Вся же беда заключалась в том, что не было известно, приехалли Петя из экономии. Пора бы уже, кажется, приехать. Несколько раз в течениелета заходил Гаврик к Пете во двор узнавать, как дела. Но Пети все не было и небыло.

В прошлый раз их кухарка Дуня сказала, что скоро вернутся.Это было дней пять тому назад. Может быть, уже приехали?

С привоза Гаврик отправился во двор к Пете. Благо недалеко:прямо против вокзала – Куликово поле, угол Канатной, рядом со штабом – большой,четырехэтажный дом, прекрасно приспособленный для хорошей жизни.

Во-первых, он был незаменим для уличных сражений, так как внем было двое ворот. Одни выходили на Куликово поле, или попросту Кулички, адругие – на великолепнейший пустырь, с кустарником, с норами тарантулов и,правда, небольшой, но зато исключительно богатой помойкой.

Там, если хорошенько порыться, всегда можно было набратьмассу полезных предметов – от аптекарского пузырька до мертвой крысы.

Петьке повезло. Не у каждого мальчика рядом с домом такаяпомойка!

Во-вторых, мимо дома бегали маленькие дачные поезда спаровичком-кукушкой. Так что, для того чтобы положить под колеса петарду иликамень, не нужно было далеко ходить.

В-третьих, соседство штаба. Там, за высокой каменной стеной,выходящей на полянку, находился таинственный мир, днем и ночью охраняемыйчасовыми. Там шумели машины штабной типографии. Ветер переносил через заборвороха удивительно интересных обрезков: лент, полосок, бумажной лапши.

На полянку же выходили и окна писарских квартир. Взобравшисьна камень, можно было заглянуть через решетку и посмотреть, как живут писаря,эти в высшей степени красивые, важные и молодцеватые молодые люди в длинныхофицерских брюках, но в солдатских погонах.

О писарях было достоверно известно, что они самыеобыкновенные «нижние чины», то есть те же солдаты. Но какая громадная разницабыла между ними и солдатами! Может быть, за исключением квасников, писаря былисамыми элегантными и нарядными красавцами в городе.

Горничные из соседних домов при виде писаря дрожали ибледнели, каждую минуту готовые упасть в обморок. Они нещадно палили себе вискии волосы щипцами, пудрили нос зубным порошком и румянили щеки конфетнойбумажкой. Но писаря не обращали на них внимания.

Если для любого одесского солдата горничная была существомнедоступным и высшим, то для писаря это была не больше как «деревенщина»,недостойная даже взгляда.

Писаря одиноко и меланхолично сидели на железных койках усебя за решеткой и, сняв мундиры, тихонько наигрывали на гитарах. Были они вдлинных брюках с высоким красным стеганым корсажем и в чистых сорочках с чернымофицерским галстуком.

Если же в воскресенье вечером писарь появлялся на улице, тонепременно под ручку с двумя модистками в высоких прическах валиком.

Писаря были неслыханно богаты. Гаврик собственными глазамивидел, как однажды писарь ехал на извозчике.