Правда, брюхо у камбалы воскового, поросячьего цвета, новедь брюхо-то эта рыба никогда не показывает, а всегда лежит на дне, плотноприжавшись к песку.

И мальчик восхищался хитростью камбалы.

Была еще барбунька, маленькая красно-черная горбатая рыбка скрупной, как бы окровавленной чешуей. Точно такие же крупные розовые ракушкимерцают в самых чистых бухточках.

Стада серебряной тюльки кишат на поверхности моря у берега,сливаясь с серебряным кипением утреннего солнца.

Нет слов, природа хитра. Но Гаврик знал, что человек ещехитрее. Человек как наставит сетей и переметов, как забросит прозрачную лесуудочек, как сверкнет блесной и пестрыми перышками самодура, и вот вся эта рыба,такая незаметная в море, будет великолепно сверкать всеми своими волшебнымикрасками в корзинках и на прилавках привоза!

Лишь бы только деньги на хорошую снасть!

Мальчик шел, отыскивая знакомую торговку, мимо корзин,кишевших прозрачными светло-зелеными раками. Раки, шурша, протягивали вверхсвои клешни, судорожно разинутые, как ножницы.

Тюлька горела грудами серебряной мелочи.

Пружинистые креветки щелкали под мокрой сеткой и стреляли вовсе стороны солью.

Слюдяные чешуйки прилипали к босым ногам. Пятки скользили порыбьим внутренностям.

Ободранные базарные кошки с безумными, стоячими зрачками,прижав уши и хищно выставив лопатки, ползали по земле за добычей.

Хозяйки с веревочными кошелками, из которых торчала морковь,подбрасывали на ладонях толстые бруски разрубленной камбалы.

Солнце жгло. Рыба засыпала.

Знакомая торговка сидела на детской скамеечке подпарусиновым зонтиком великанши, окруженная корзинами с товаром. Громадная,одетая, несмотря на двадцатиградусную жару, в зимнюю жакетку с буфами, накрестобвязанная песочным платком и с увесистым кошельком через плечо, она как раз втот момент торговалась с покупательницей.

Гаврик почтительно остановился поодаль, дожидаясь, когда онаосвободится. Он прекрасно понимал, что они с дедушкой всецело зависят от этойженщины. Значит, надо быть как можно скромнее и вежливее. Он непременно снял бышапку, если бы она у него была. Но шапки не было.

Мальчик ограничился тем, что тихонько поставил садок наземлю, опустил руки и посматривал на свои босые переминающиеся ноги, пощиколотку одетые серой замшевой пылью.

Хотя дело шло всего о двух десятках бычков, торговляпродолжалась ужасно долго.

Десять раз покупательница уходила и десять раз возвращалась.Десять раз торговка бралась за медные чашки весов, облепленные рыбьей чешуей, идесять раз бросала их обратно в корзину с камбалой.

Она быстро жестикулировала мясистыми руками в черных нитяныхперчатках с отрезанными пальцами, не забывая изящно отставить мизинцы.

Она вытирала рукавом лилово-красное глянцевитое лицо счерными усиками и с седыми колечками на подбородке. Она судорожно втыкала всиние сальные волосы большие железные шпильки. Она кричала осипшим голосом:

– Мадам, о чем может быть речь? Таких бычков вы нигде небудете иметь! Разве это бычки? Это золото!

– Мелочь, – говорила покупательница, презрительно отходя, –нечего жарить.

– Мадам, вернитесь! Если эту рыбу вы называете «нечегожарить», то я не знаю, у кого вы будете иметь крупнее! Может быть, у жидов? Такидите до жидов! Вы же меня хорошо знаете. Я никогда не позволю себе всучитьпостоянной покупательнице мелочь!

– Такие бычки – десять копеек десяток! Никогда! Самоебольшее – восемь.

– Возьмите два десятка за девятнадцать.

– Лучше я возьму у кого-нибудь другого на те же деньгичирус.

– Мадам, последняя цена – восемнадцать. Не хотите, какхотите… Мадам, куда же вы идете?

Наконец торг состоялся, и, отпустив рыбу, торговка высыпалав кошель деньги.

Гаврик терпеливо дожидался, когда его заметят. Но торговка,хотя давно увидела мальчика, продолжала делать вид, что не замечает его.

Таков был базарный обычай. Кому нужны деньги, тот пусть иждет. Ничего. Не сдохнет – постоит.

– Кому свежей рыбы? Живые бычки! Камбала, камбала, камбала!– закричала торговка, передохнув, и вдруг, не глядя на Гаврика, сказала: – Ну?Покажь!

Мальчик открыл дверцу садка и придвинул его к торговке.

– Бычки, – сказал он почтительно.

Она запустила в садок пятерню и проворно вытащила несколькобычков; посмотрела на них вскользь и уставилась на Гаврика круглыми глазами,черными и синими, как виноград «изабелла».

– Ну? Где ж бычки?

Гаврик молчал.

– Я тебя спрашиваю: где бычки?

Мальчик в тоске переступил с ноги на ногу и скромноулыбнулся, желая превратить неприятный разговор в шутку.

– Так вот же бычки, тетя. У вас в руках. Что вы, не видите?

– Где бычки? – закричала вдруг торговка, делаясь от гневакрасной, как свекла, – Где бычки? Покажи мне где? Я не вижу. Может быть, вотэто, что я держу в руках? Так это не бычки, а воши! Тут разве есть, что жарить?Тут даже нет, чего жарить! Что вы мне все носите мелочь и мелочь! Носите жидаммелочь!

Гаврик молчал.

Конечно, нельзя сказать, что бычки были крупные, но ужвсяком случае и не такая мелочь, как кричала торговка. Однако возражать неприходилось.

Окончив кричать, торговка совершенно спокойно приняласьперекладывать бычки из садка в свою корзину, ловко отсчитывая десятки. Ее рукимелькали так быстро, что Гаврик не успевал следить за счетом. Ему казалось, чтоона хочет его обдурить. Но не было никакой возможности проверить. В ее корзинележали другие бычки.

Поди разберись!

Гаврика охватил ужас. Он вспотел от волнения.

– Для ровного счета две с половиной сотни, – сказалаторговка, закрывая корзину рогожкой. – Забирай садок. До свиданья. Скажешь деду,что с него еще остается восемьдесят копеек. Чтоб он помнил. И пускай больше неприсылает мелочь, а то не буду брать!

Мальчик остолбенел. Он хотел что-то сказать, но горлосжалось.

А торговка уже кричала, не обращая на него ни малейшеговнимания: