откроет, любимая, теплая, заплаканная, измученная ожиданием…

И она открыла. Бросилась на шею, зацеловала до смерти.

– Я молилась… Только бы ты был жив, только бы тебя можно было вылечить. Я бы приняла тебя любого, обгоревшего, нецелого… Какое счастье, что ты рядом…

Под ногами вился Андрюшка, нежный, кудрявый, ничего не понимающий. И счастливый Красавцев готов был гореть каждый день, чтобы она встречала его именно так… влюбленной, виноватой, верной…

* * *

Теперь он снова стоял у собственной двери. В голове стучало, но предчувствия счастья не было.

Он вставил ключ в замок и провернул два раза. Хотел толкнуть плечом, но почему-то осекся. Надавил дрожащим пальцем на клавишу звонка.

Послышались шаги. Не ее. Дверь открыл мужик с масляным лицом, в китайском халате, прихлебывая кофе из чашки в правой руке.

– Вам кого? – спросил он.

– Догадайся, уйод, – рассвирепел Анатоль.

– Олесь, тут какой-то картавый дед пришел, – по-хозяйски крикнул мужик внутрь квартиры.

Олеська выбежала полуголая, прикрытая простыней.

– Толик? Как? Зачем ты?

– Это тебе, – Красавцев ткнул благоухающим букетом ей в грудь.

Она не смогла его принять – руки были заняты простыней. Тюльпаны и нарциссы упали к голым стопам с красивым нюдовым педикюром.

– А ты пшел вон отсюда, гнида. – Анатоль подцепил любовника за шиворот и выволок вместе с чашкой недопитого кофе на лестничную площадку. Тот мычал и взывал к Олесиному здравому смыслу.

– Здравый смысл, говоришь? – обратился Красавцев к пристыженной Олеське. – Не могла найти мужика подостойнее? Во всем городе не нашлось? Взяла бы билет в Москву, там бы поискала, у тебя проблемы с деньгами?

– Не паясничай, – сухо ответила Олеська. – Он ничего для меня не значит. Так, убить время…

– А кто для тебя что-то значит? Муж? Сын? Мать?

В это время мужик в халате рьяно рвался обратно в квартиру, барабаня в дверь кулаками и пятками.

Красавцев резко открыл. Любовник нарядным шелковым мешком упал в коридор. Чашка вылетела и распалась на фрагменты, увенчав поверх цветов Олеськины ступни.

– Это был немецкий сервиз. Помнишь, мы купили в Дрездене, в свадебном турне? – язвительно спросил Анатоль.

– Красавцев, будь великодушным. Дай ему одеться и уйти, – тихо сказала Олеська.

– Уйти? Зачем? Пусть остается. Будет жить с нами. Мышей ловить, тараканов. Тебя как звать, придурок?

– Павел, – любовник силился подняться, уцепившись за стеклянную этажерку. Но поскользнулся на пролитом кофе и снова упал.

Анатоль не спешил подать ему руку. Олеська застыла скульптурой в Петергофе. Из нее разве что не бил фонтан.

– Это и есть твой мент? Правильно я понимаю? – Несчастный Павлик попытался превратить стыд в браваду.

– Ответь ему, – скомандовал Анатоль.

– Да, это мой муж, – прошептала Олеся.

– А ты, значит, трахаль? – пнул его под зад Красавцев.

Тот снова упал, беспомощно хватаясь руками за цветы и вытирая халатом остатки кофейной гущи.

– Вы ведете себя недостойно, – взвизгнул Павлик. – Я вызову полицию!

– Полиция уже здесь. Тебя будет допрашивать сам генерал Кьясавцев. – Анатоль наконец схватил его за воротник халата и поставил на ноги. По нежному шелку пошла огромная рваная трещина.

– Отпустите меня, пожалуйста, – вдруг жалобно, по-щенячьи заскулил хахаль. – Клянусь, я в ваш дом никогда больше не приду. Я не люблю вашу жену. Я с ней от скуки… так, убиваю время…

Рассвирепевший Анатоль вдруг побледнел и обмяк. Он разочарованно швырнул в угол Павлика.

«Разве это битва за жену? – мелькнуло в голове. – С Батутовной из-за утки и то горячее баттлы».

– Да пошли вы, – сказал он вслух. – Убийцы времени…

Развернулся, вышел на лестничную клетку и ударил дверью что есть мочи. Дубовый косяк хрустнул, ключи выпали из замочной скважины. Он наклонился, попытался поднять их, но не смог – что-то загорелось за грудиной. Мимо по пролету бежал мальчишка-сосед.

– Дядь Толь, с вами все хорошо?

– Подай мне ключи, сынок, и подойди через десять минут. Если я буду еще здесь – вызови «Скорую».

Но через десять минут Анатоля уже не было. Мысль о том, что жена с любовником застанут его, умирающего под дверью, придала сил.

Генерал коряво встал на коленки, медленно поднялся, держась за перила, и вызвал лифт. Он знал, куда идти. В его окружении был человек, к которому можно было приползти в любом состоянии. И убедиться, что жизнь, как ни странно, продолжается.

Глава 17

Абрам Ильич

Абрам Ильич Аранович работал ухо-горло-носом в частной клинике. Прием его стоил баснословных денег. И запись на ближайшие три месяца не представлялась возможной. Пациентами Ильича, как ни странно, были не нувориши, а люди, которых он лечил десятилетиями, будучи еще участковым лором в самом ханыжном районе города – Советском. Разъехавшись по столицам и заграницам, бывшие клиенты стягивались к нему всякий раз, когда тело показывало разуму большой фак и наотрез отказывалось служить хозяину. Причем не только в пространстве от уха до носа, а на гораздо более обширных промежутках. И не то чтобы у старого еврея были бескрайние познания в медицине. Просто Аранович обладал каким-то чудотворным, терапевтическим воздействием, суть которого заключалась в том, что ему всегда было хуже, чем пациенту.

Если Абраму Ильичу приводили ребенка с пробкой в ухе, он показывал ему свой заросший густыми волосами слуховой проход и говорил, что никогда не слышал, о чем просила мама, пока не получал хорошего пинка. Когда Арановичу жаловались на боли в коленях, он высоко задирал широкую штанину брюк и демонстрировал титановый протез, походивший на конечность киборга. На проблемы со зрением он вытаскивал свой стеклянный глаз, который выдувал для него известный в поволжской офтальмологии 80-летний инвалид Беня Белый. И людям становилось легче. Они даже не смотрели, что прописывал Абрам Ильич своим инопланетным почерком – возможно, в его каракулях не было названия ни одного лекарства, а лишь чистая абракадабра, – но пациенты реально шли на поправку.

Генерал набрал телефон Арановича.

– У аппарата, – странным голосом ответил доктор.

– Это Красавцев, жизненно важно к вам попасть прямо сегодня.

– Толик, дорогой, приезжай, – голос старого еврея дрожал, – если не найдешь меня в кабинете, осведомись у девочек в регистратуре.

Анатоль взял такси и приехал в дорогую клинику, отделанную кафелем и витражами. На ресепшен – то место, которое Ильич по старинке называл регистратурой, – было какое-то нервное оживление.

Красавцев решительно прошел мимо и остановился возле толпы, ожидающей стеклянный лифт. Лифт этот, нереальной красоты, входил в пятерку чудес света С-кой губернии, по версии глянцевого журнала «Волжский лидер», и был сконструирован как граненый стакан Веры Мухиной [10]. Правда, Анатолю он больше напоминал гроб Спящей красавицы.

Так или иначе, чудо наконец приземлилось, распахнуло двери, изрыгнуло из себя плотно утрамбованных пассажиров и заглотило в свое чрево очередной человеческий материал. Путь до девятого этажа длился долго и скачкообразно, и генерал успел рассмотреть родной город, празднично подвязанный синей ленточкой Волги.

У кабинета номер 903 была огромная очередь, не свойственная заведениям такого уровня. Красавцев, не смотря никому в глаза, направился к двери и резко рванул ее