сосновых верхушек, залитый солнцем перрон и незадачливого агронома без шапки и рукавиц. Он сидел на платформе, подтянув к себе колени и обхватив голову руками. Вслед уходящему поезду Данила Константинович Соловьев не смотрел.* * *

Долгими вдовьими вечерами она потом размышляла, могла ли по-другому сложиться ее жизнь? Было ли у нее право на счастье? Почему она не поймала это счастье за хвост?

Образ Данилы-агронома со временем очищался от черных точек на носу, плохого запаха изо рта, вялых объятий, постных разговоров и прирастал умом, смыслом и могучей любовью, красоту которой решило на прощание подчеркнуть само солнце. А она, слепая, глупая Палаша, не разглядела эту любовь, не почуяла сердцем.

Звон колечка о перрон стоял в ее ушах до самой старости. С Алтаном у них вообще не было обручальных колец – непосильные траты.

Палаша представляла, как лежит оно, серенькое, среди щебенки на железнодорожном полотне. Стучат поверх него колеса товарняков, скорых и пассажирских составов, ломает его время – сначала на половинки, на четвертинки, на мелкие кусочки, а потом и вовсе стирает в пыль.

Так, в пыль стерлись и ее воспоминания. До тех пор, пока на Острове Рафаила на ее кухонном столе не появилась эта серебряная побрякушечка, 60 лет спустя, после убийства мужа, после детей, после внуков, после двадцати тысяч ночей, думаных-передуманных о добре и зле, о справедливости и наказании, о счастье и горе… и еще черт знает о чем…

Глава 20

Дацан

– Так в чем проблема? – изумился Андрюша, отряхнувшись от бабушкиного повествования. – Давай пригласим его сюда!

– Вдруг опять вспыхнет любовь и ты будешь счастлива? – подхватил Хуан.

– Ну да, обратный адрес есть. Я напишу письмо, куплю билеты на осень… – Красавцев решил не отрываться от коллектива.

– Какую, на хрен, осень, пусть сейчас приезжает, пока лето не прошло! – разгорячился Андрей.

– Дык пока письмо дойдет до Курумкана, пока обратно, – чесал голову Анатоль.

– Какой Курумкан? Вы в мезозое живете, что ли? – вскинулся внук. – Я вам его сейчас в два счета в соцсетях найду, интернет только поймаю.

Батутовна заерзала, словно на электрическом стуле.

– Не, пацаны, не гоните коней… – она комкала полы халата, как школьница у доски. – Мне восемьдесят три года, я уже не та…

– Да вот он! – воскликнул Андрюша, перебирая большими пальцами по экрану смартфона. – В контакте, живой и здоровый – Данила Соловьев, директор агрофермы, Курумкан.

Батутовна нацепила очки, которые сделали ее глаза втрое больше, и уткнулась в телефон внука. На аватарке стоял молодой Данила Константинович, в широких штанах и майке-алкашке, на берегу реки, с удочкой. Фотография была черно-белой с трещинками, агроному на ней точно не исполнилось и тридцати.

– Какой чудесный, – всхлипнула Батутовна. – Ровно таким его и помню.

– Да, фоточка старенькая, давай галерею посмотрим, – предложил Андрей. – Может, он там сегодняшний, с детьми и внуками?

Но в галерее ничего на современный облик агронома не указывало. Данила Константинович постил закаты, рассветы, поля, деревья, птичек и облака.

– Романтик, – заулыбалась Батутовна.

– Ну что, пишем в личку? – спросил Андрюша.

– Да подожди ты, дай в себя прийти, – одернула его бабка. – Хуан, принеси тонометр. Сердце ща выпрыгнет.

* * *

Агроному все же написали. Сеть долго зависала, но на следующий день пришел ответ: Данила был готов выезжать хоть завтра. Батутовна приказала – через неделю.

Красавцев взял билет на поезд (самолет в три раза дороже), а Пелагею Потаповну отправили на всевозможные спа-процедуры, которые на Острове Рафаила предоставляла местная косметологша Адель Петровна. Она жила через три дома, делала маникюр-педикюр, стрижку-окрашивание, пилинг-массаж, гоммаж-татуаж и так далее.

В общем, Адель была готова ко всему, но клиенты весной-летом ее не баловали. Люди сажали картошку, пололи сорняки, подхватив волосы панамками, платками, трусами, и о цветовой гамме того, что венчало голову, думали меньше всего. Поэтому визит Батутовны, попросившей сделать ей «полнейший ажур», окрылил Адель Петровну и занял ее руки на четыре дня.

История о колечке и желании любить в 83 года полностью исключила халатность в ее работе. Адель пообещала вложить всю свою душу, чтобы вернуть соседке красоту, свежесть и прыть былой юности.

Каждый вечер Батутовна приходила домой преображенной. Сначала – с короткими медными волосами, уложенными как у Алисы Фрейндлих в «Служебном романе» [12]. Затем – с ярко-очерченными «татуажными» бровями и в завершение – с алым маникюром на пухленьких пальчиках. Но самое большое преображение произошло с ее ногами. Если раньше своими пятками она рыхлила землю в клумбах, а ногтями расчесывала укусы комаров на икрах, то теперь ступни ее были залиты воском и отполированы, как пасхальные яички, а ногти сияли перламутром океанских раковин.

– Ну как? – спросила она у мужчин.

– Феерично, – отозвались они хором.

– Еще бы морщины разгладить, – вмешался бестактный Андрюша.

– На морщины ушло два кило каких-то водорослей и скраба из индийских крабов, – сообщила Батутовна.

– И где они? – поинтересовался внук.

– В глубине карьеров на этом лице, мой мальчик. На дне впадин, в недрах расщелин и каньонов. – Бабка была философски загадочна, и глаз ее блестел.

– Она мне нравится, – обратился к Анатолю Хуан. – Я такой ее еще никогда не видел. Видимо, в молодости была той еще зажигалкой.

– Страшно даже представить, – отозвался Красавцев. – Мама, нужны помада и платье.

– Съезди к своей жене, пусть сходит в магазин и подберет матери подобающий случаю наряд.

– Не поеду, – уперся зять.

– Да я ща поймаю вай-фай и напишу ей, какие вы дремучие. – Андрюша вышел во двор и запикал телефонной клавиатурой.

В заключение он сделал бабкино фото и отправил матери. Через два дня Олеська через посыльного на «Омике» передала пакет из местного ЦУМа. В нем были платье оттенка темной вишни, бархатные балетки и бордовая помада. Батутовна оделась, накрасила губы в отражении стекла на веранде и в отсутствие зеркал вновь собрала мужчин.

– Ну как?

– Кармен! – восхитился испанец.

Батутовна была как наливное яблочко красных сортов, найденное среди зимы далеко под диваном. Кругленькая, сморщенная, смешная, но надкуси ее – невероятно сочная, впитавшая сладость забытого лета.

– Хороша, бабуль, – подытожил Андрюша. – Этот хрен с горы обалдеет от счастья.

* * *

Агроном появился через два дня на рассвете. Андрей с вечера уехал в город, чтобы встретить Данилу Константиновича и привезти его на Остров. Самый ранний «Омик» гудком оповестил спящих рафаиловцев о своем прибытии.

Над лесом вставало солнце, окрашивая прибрежную полосу в розовый цвет. Батутовна с Анатолем и Хуаном стояли метрах в ста от пристани, на берегу по щиколотку в воде. Теща была при параде в вишневом платье и с бордовой помадой на губах. Бархатные балетки, непонятно зачем, она держала в руках.

Пассажиров было мало, они неровной цепочкой выходили из кораблика, цепляясь за парапет. Наконец показалась высоченная фигура Андрюши. Рядом семенил кто-то маленький и некрепкий.

Батутовна ахнула и вцепилась в рукав Красавцева.

– Беги, – прошептал зять, – это он!

Солнце подтянулось над кромкой деревьев, сгорая от любопытства. Оно не могло забыть того забайкальского расставания и