и смущения она раскраснелась и без перерыва бормотала всякие глупости, то хмурясь, то хихикая.

Когда пирожки с картошкой были готовы, Марина сгрузила их в глубокое эмалированное блюдо, прикрыла сверху кухонным полотенцем, и быстрым шагом, почти бегом, помчалась к дому Андрея Семёновича. Вечерняя прохлада отрезвила её, и в какой-то момент она решила повернуть обратно, но не смогла себя заставить, очень уж глупо это смотрелось бы.

Так что, спустя всего несколько минут, показавшихся ей вечностью, Марина уже остановилась возле участка Андрея Семёновича. Покрытые пятнами ржавчины металлические ворота, через которые он загонял машину, висели на гнилых деревянных столбах, чуть покосившись. Створки оставили на земле глубокие борозды.

«Вот мужики, всегда их всё устраивает, как есть,» — внезапно подумала Марина. А потом закончила мысль ещё более неожиданно: — «Ничего, со мной у него всё иначе будет!»

От уверенности, что это самое «с ней» в жизни Андрея Семёновича непременно наступит, у Марины пересохло горло и она так и не смогла выдавить из себя ни звука, чтобы позвать хозяина дома. Не соображая толком, что она делает, женщина просунула руку между прутьями одной из створок ворот и принялась громко трясти массивный металлический засов с грубо приваренными к нему ушками для висячего замка. Резкий лязг разнёсся над улицей. Марина стучала засовом, как спасавшиеся от внезапного бедствия стучали в набат, умоляя помочь им.

— Андрей Семёныч! — завопила она, и её вопль напоминал крик боли. — Андрей!

На чудовищное мгновение ей показалось, что мужчины и его сына нет дома. Машина стояла на участке, но ведь они с Пашкой могли уйти и пешком? В магазин или ещё куда… При мысли о том, как позорно она выглядит в глазах соседей, ломясь на участок человека, которого в этот момент могло не оказаться дома, у неё подогнулись колени. Тазик с пирожками, крепко прижатый к боку свободной рукой, внезапно стал настолько тяжёлым, что едва не выскользнул на землю, покрывая её уже просто окончательным позором, доводя до высшей точки невероятного срама…

Но кошмар рассеялся, как только из дома донёсся крик:

— Иду, Марина Витальна!

Женщина судорожно вздохнула и с трудом разжала окаменевшие на засове пальцы.

Андрей Семёнович вышел из дома, слегка бледноватый и растерянный. Однако его появление резко успокоило Марину. Она почувствовала, что от него словно исходит тепло, накрывающее её мягкой волной, смывая с неё робость и стыд за то, что она пришла. Появилась уверенность в том, что она всё сделала правильно, и идея с пирожками вдруг показалась на редкость удачной.

— Ты чего, Марина Витальна? — поинтересовался мужчина, подходя к воротам. — Случилось чего? Помощь нужна?

Женщина непривычным движением убрала со лба прилипшие к потной коже волосы. Она ответила, неторопливо и певуче растягивая гласные:

— Да нет, нет, всё хорошо. Наоборот, решила вот вам с Пашкой помочь немного.

Взгляд Андрея Семёновича упал на прикрытый полотенцем тазик, и он вопросительно изогнул бровь.

— Помочь?

— Да-а-а… Пирожков вот напекла, чтобы руки занять чем-то, а у нас дома-то… Ну, не до пирожков сейчас.

И она хихикнула. Громко и совершенно неуместно. Но мужчина в ответ улыбнулся, широко и открыто, показывая, что отлично всё понимает. Марина почувствовала, что в груди у неё впервые в жизни разливается приятное тепло. Ощущение совершенно новое, но ей не хотелось от него избавиться. Ей хотелось ещё.

Густо краснея, Марина протянула над воротами тару с выпечкой. Андрей Семёнович машинально принял его, и женщина вздрогнула, когда его пальцы скользнули по её кисти.

— Я сейчас это… — мужчина суетливо оглянулся. — Сейчас переложу во что-нибудь.

— Да не надо, я лучше… Я лучше завтра за миской зайду.

В голосе Марины прозвучали интонации, которые раньше она знала лишь бесконечным бразильским сериалам. Она покачивалась на волнах удовольствия, с огромным опозданием раскрывая для себя прелести любовной игры.

— А, ну давай, — мужчина снова улыбнулся. Его левое веко дёрнулось, словно он хотел подмигнуть, но не решился. — Только вечерком так же, а то мы с Пашкой в разъездах будем днём.

— Хорошо, — проворковала Марина и, почувствовав, что разговор стоит заканчивать, отступила на шаг от забора. — До завтра, Андрей Семёныч.

— До завтра, Марина Витальна.

И она зашагала по улице, но не своей привычной грузной походкой, а так, как могла бы идти либо очень молодая, либо очень счастливая женщина. Казалось, её ступни едва касаются земли, а в движениях совершенно не обычного напряжения и агрессии. Андрей Семёнович ещё некоторое время смотрел ей вслед, пытаясь определить, верно ли он всё понял.

41.

Дереализация вернулась к Кате, многократно усилившись. Она лежала на боку на металлической койке, обхватив руками колени, и тихонько всхлипывала, плача без слёз. В полной тишине тесной темницы девушка начала улавливать звуки. Ей слышались обрывки песен на незнакомых языках, словно кто-то невидимый крутил ручку настройки радиоприёмника, без перерыва скача между станциями. Но, стоило ей прислушаться к этим звукам, как они стихали, и на их место приходили новые. Изо всех углов камеры начинали раздаваться шорохи и скрипы, напоминающие звуки волокущихся по бетону тел и скрежет когтей по металлу. В выгребной яме низкий басовитый голос неразборчиво шептал, временами глумливо хихикая. Эта пытка фантомными звуками длилась и длилась без конца, подходя вплотную к той черте, за которой издевательства превращаются в театр абсурда. Подходя, но не переступая её.

От всего этого хотелось сбежать. Катя, закрыв глаза, постаралась сосредоточиться на своём внутреннем мире, мысленно перенестись в другое место, хотя бы на несколько мгновений забыть о мучавшем её кошмаре. Вышло хуже: из камеры она не сбежала, но при этом неведомым образом покинула своё тело. Паря под низким потолком, она смогла подробно рассмотреть своё тело, показавшееся ей таким нелепым и несуразным, что девушку захлёстнуло смешанное чувство нежности и отвращения. От пребывания в замкнутом пространстве, постоянного стресса и голода черты её лица заострились, кожа побледнела и осунулась. Под глазами набрякли огромные синие мешки. Широкие монгольские скулы, которыми до этого она тайно гордилась, теперь уродовали её лицо, делая её непропорциональным и по-мужски угловатым. Нос, прежде аккуратный и чуть вздёрнутый, заострился и пожелтел. Катя стала похожа на небрежно вытесанную деревянную куклу.

«И кому теперь может быть нужно… такое…» — размышляла девушка, вплотную приблизившись к своему лицу. — «И правда, разве что двум извращенцам-маньякам. И как я не замечала своего уродства? Как я не замечала этого всего?..»

Звуки, смолкшие на мгновение, когда её сознание отделилось от тела, вернулись. И теперь, освобождённая от телесных оков, она могла различить слова.

— Никому не нужна, обречена,