до стройплощадки в четырех километрах от лагеря, доктор Фракаш, врач из Будапешта, успевает показать мне Фюрстенштайн. Он рассказывает про «Зангера и Ланнингера» и про условия работы. Компания строит подземную сеть пещер. Труд изнурительный, мучительный физически и морально. Надо взрывать породу, бурить ее и вывозить камни – двадцать четыре часа в сутки, в две смены. Руководят процессом профессионалы из Италии. Сторонники премьер-министра Пьетро Бадольо[27]. Военнопленные и интернированные. Оказались в руках немцев после падения Муссолини. Прокладывать тоннели итальянцы умеют лучше всех.

«Зангер и Ланнингер» – частная компания. Со штаб-квартирой в Берлине или, может, Дюссельдорфе. Здесь, в Фюрстенштайне, у нее есть хорошо укомплектованное региональное отделение. Компания выполняет государственный заказ и выплачивает акционерам приличные дивиденды. Ради этой прибыли в день погибает по двадцать-тридцать изгоев. Ост-Индская компания и чайные магнаты Цейлона и то больше интересовались судьбами рабов, гнувших спины на их плантациях, чем акционеры «Зангера и Ланнингера» нашими. Мы даже не являемся собственностью этих безусловно выдающихся финансистов и предпринимателей. Наше исчезновение не будет грозить им денежными потерями. Государству тем более. Бесплатной рабочей силы в Европе полно.

Работами руководит главный инженер. Типичный немец: пылающий яростью и ненавистью к заключенным. Победа и выгода важны для него в равной мере. Руководствуясь этим двойным идеалом, он самолично надзирает за рабами. С помощью собственных методов. В зеленой охотничьей шляпе с пером и кое-как скроенных чересчур тесных кожаных брюках он похож на карикатуру со страниц мюнхенского еженедельника Fliegende Blätter. Однако ужас наводит не меньший, чем Однорукий, ревизор из Гросс-Розена.

Нет, Зеленая Шляпа не убивает – по крайней мере, собственными руками. В конце концов, убийство не входит в обязанности главного инженера, за которые он получает зарплату. Он даже никого не хлещет кнутом. Вместо этого Зеленая Шляпа составляет списки и делает заметки. Неутомимый, он обходит подземные шахты и подкрадывается к заключенным из-за спины, незамеченный за грохотом машин:

– Пожалуйста, назовите ваш номер! – кричит Зеленая Шляпа рабу, который на секунду прервался, чтобы перевести дыхание.

Да, он обращается с нами достаточно вежливо. Что-то записывает и, не сказав ни слова, исчезает. Но те, кого он отметил, на вечерней перекличке оказываются в центре площади, становясь жертвами побоев. Иногда Зеленая Шляпа сдает по двадцать-тридцать человек.

Теперь я тоже бурю тоннели. Подземная сеть простирается вплоть до горного хребта, прилегающего к замку. Каменистые склоны пронизаны шахтами; внутри тянутся длинные коридоры, которые, расширяясь, превращаются в залы разной величины, а то и в настоящие цеха. Пещеры соединены между собой проходами.

Бурить породу очень тяжело. Это все, что я знал раньше. По всему миру рабочие под землей вынуждены уворачиваться от камней, грозящих обрушиться им на головы; за то, что они рискуют жизнью, им хорошо платят и обращаются с особым почтением. Здесь все совсем наоборот.

Раскачивающиеся ручные лампы и запыленные светильники, свисающие с каменных выступов, едва разгоняют гнетущую темноту. Воют буры, впиваясь в породу, обломки весом в несколько сот килограммов разбиваются о землю, крошево сыплется с потолка. Грохот вагонеток, полных дробленого камня, отдается многократным эхом.

В туннелях невероятно сыро. Влага стекает по камням и проступает у нас под ногами сквозь размокшую почву.

Кое-где полы уже зацементированы; по всем туннелям мешки с цементом плывут в ненасытные утробы бетономешалок. Узники таскают бревна, и на леса тут и там падают причудливые тени. Я оказался в туннеле впервые. В Эйле мне удалось этого избежать, но теперь я тут, похоже, застрял надолго.

Капо рупором складывает ладони у рта:

– Будешь носить Bohrer. Los! – Живо!

– Повезло, – говорит Фракаш у меня за спиной, и это звучит как аминь! – Постарайся зацепиться за эту работу.

Я понятия не имею, что значит Bohrer, а задавать вопросы тут не принято. К счастью, Фракаш сам объясняет, прежде чем скрыться в тоннеле, толкая перед собой скрипучую вагонетку.

Bohrer – это железные буры разной длины, которые затачивают с обоих концов. Слой за слоем этими бурами отделяют горную породу, предварительно ослабленную взрывом. Буры служат всего несколько минут, после чего тупятся. Их надо носить в кузницу, на перековку и заточку.

Я бреду от лесов к лесам, собирая использованные буры. Кое-где итальянцы чуть ли не швыряют их мне на голову. Я взваливаю четыре-пять буров на плечо и спешу к выходу, на солнце. Прохожу метров пятьдесят вверх по склону до кузницы. Охранник-эсэсовец пристально за мной следит. Добравшись, я подбираю заточенные буры и возвращаюсь назад. Так продолжается без перерыва весь день.

Конечно, эта привилегированная должность куда легче, чем дробление камня под землей, но все же отнюдь не синекура. Да и остаюсь я на ней недолго. Через пару дней меня понижают, и с этого момента на много месяцев я присоединяюсь к армии парий, дробящих камни.

Конечно, ни о какой технике безопасности речь не идет. Часто случаются обвалы, и мало в какой день двух-трех раздавленных насмерть узников не выносят из какой-нибудь шахты.

Это предсказуемые потери. Ни надсмотрщики, ни сами заключенные не обращают внимания на трупы. Людей переезжает машинами. Грузовики с песком, цементом, камнем, шлаком и досками толкаются в узких проездах между грудами песка. Заключенные регулярно попадают под колеса. Ни разу я не слышал о каком-нибудь дознании или расследовании обстоятельств смерти. Наезд на заключенного не влечет за собой никаких последствий, все равно как если бы шофер задавил собаку или гуся.

Некоторые из нас бросаются под колеса намеренно. В конце концов, почему бы нет? Смерти быстрей и проще не придумаешь.

И немецкие охранники в сером, и итальянские специалисты, которые мало говорят, зато часто бьют, наслаждаются подобными кровавыми сценами. Иногда могут и пошутить:

– Что, еврей, сегодня кто-нибудь собирается покончить с собой? Я бы поглядел!

Временами они сами подталкивают несчастного в спину. Просто смеха ради.

Постепенно от подземелий Фюрстенштайна у меня начинается зуд. В буквальном смысле – тут полно вшей. Мытье и дезинфекция помогают только в первый день. Те, кто пробыли тут дольше, завшивели куда сильнее нас. В целом все здесь еще немного хуже, чем в Эйле: еда, условия работы, ситуация с гигиеной, иерархия. Последняя особенно запутанная, поскольку в замке имеется отдельная кухня, при которой сформировалась собственная аристократия. Вместо одного старшины лагеря – двое. Специальные капо, словно боги, управляют заключенными. В канцелярии корпит целая армия. И так далее.

Большинство докторов гнут спины наравне с обычными узниками. Лишь нескольким, благодаря личным связям, удалось пробиться в начальство. Над ними главенствует Кац, лагерный доктор, дома, кажется, работавший дантистом. Он встречает нас следующей речью:

– Слушайте