прочих оказалось практически невозможно – все они выглядели одинаковыми. За каждый предмет одежды приходилось сражаться. После драки я оказался в еще худших обносках, чем прежде. Я-то хотел сохранить хотя бы рубашку и кальсоны, но вместо них получил чужие лохмотья.

В таком виде на следующий вечер мы прибыли в пункт назначения – огражденный колючей проволокой гитлеровский Arbeitslager – трудовой лагерь – в Фюрстенштайне под римским номером III.

Часть II

Глава одиннадцатая

Громадный замок, окруженный величественным парком на две тысячи акров, молчаливо и пристально взирал на шесть длинных рядов круглых зеленых палаток, на сторожевую вышку с пулеметами и неровный забор из колючей проволоки – все типичные приметы лагеря смерти. Некогда Фюрстенштайн был родовым гнездом немецкого аристократического семейства, династии Фюрстенштайн-Плесс. Лагерь построили здесь явно из-за грозного четырехэтажного замка на 450 комнат. Как свидетельствовала надпись, выгравированная на мраморном фасаде над главным входом, этот архитектурный памятник времен Средневековья отреставрировали в конце XIX века, но за исключением центральной жилой части здания его интерьер сохранил изначальный облик. Выступающие угловые башни из нетесаного камня и бастионы с бойницами придавали ему вполне средневековый вид. Естественно, речь идет не о том средневековье, которое Гитлер устроил в сороковых годах XX века, а о другом, куда более гуманном. О том Средневековье, когда по замку прогуливались рыцари и благородные дамы, а невольники еще оставались, но в Европе, по крайней мере, рабства уже не было.

Ходили слухи, что ныне живущий потомок Фюрстенштайн-Плессов женился на англичанке и бежал от Гитлера, эмигрировав в Лондон. Очевидно, там он оставался до сих пор. А его великолепное имение, в соответствии с гитлеровской стратегией, приговорили к смерти. За несколько дней сотни парадных комнат, украшенных бесценными фресками и обставленных антикварной мебелью, были полностью уничтожены. Легионы немецких и украинских рабочих вместе с тысячами депортированных евреев разносили замок в пух и прах, трудясь с утра до ночи. Они ломали стены и дробили в пыль большеглазых ангелов, написанных на них. Неприступные бастионы обрушивались под ударами отбойных молотков.

В просторном парке осушили искусственное озеро и вырубили большую часть деревьев. Шелковистые ухоженные газоны пали жертвами ржавой железнодорожной колеи, хаотическое рытье канав и колодцев сделало гравийные дорожки непроходимыми.

Под старинным замком появились катакомбы. Их огромная сеть тянулась на километры в ширину и глубину.

Там строился целый подземный город. Наши подозрения относительно того, что мы оказались в сердце новой крупномасштабной линии защиты, находили все новые подтверждения; замок с прилегающей к нему территорией перестраивался под гитлеровскую штаб-квартиру на случай отступления, а в подземельях предстояло разместиться производственным мощностям, выпускающим оружие и боеприпасы.

Мы, все две тысячи человек, должны были влиться в уже существующую армию работников, и без того громадную.

Значит, не газовая камера. Снова рабский труд. Без передышки. Осознав это, я не испытал особенного удовлетворения. Меня совсем не вдохновляла перспектива долгой череды дней, которые ничего не обещают и ничего не дают. Двух суток пешего марша без еды, воды и нормальной одежды вполне хватило для того, чтобы примириться с мыслью о скорой смерти.

Первое впечатление от лагеря отнюдь не вдохновляло. По размерам он значительно превосходил Эйле. До нашего появления его численность составляла четыре тысячи заключенных, но и тогда даже об относительном комфорте там не приходилось и мечтать. Мысль о переполненных вонючих палатках сама по себе нагоняла тоску, но когда я увидел жилища в Фюрстенштайне, Эйле показался мне потерянным раем.

После нашего прибытия в каждой палатке приходилось тесниться чуть ли не пятидесяти узникам, притом что эти лачуги предназначались для двадцати четырех человек. Свободных мест для нас не оказалось. Мы, новички, вторглись в жизни таких же страдальцев непрошеными и нежеланными гостями.

Я оказался в палатке номер 28 – печально знаменитой. Ее обитателей держали в изоляции. Там жили самые настоящие преступники – конечно, тоже евреи, – депортированные в Аушвиц из тюрьмы Кехид близ Шопрона в западной Венгрии. С компанией мне не повезло. Оказаться среди сорока злобных циничных отщепенцев, готовых на все, было больше чем неудачей.

Эти заключенные отбывали длительные сроки за убийства, грабежи и торговлю краденым. В палатке номер 28 не было ни одного «белого воротничка». За решеткой эти люди утратили последние искры человечности, если таковые у них еще оставались. Нетрудно представить, до какого животного состояния они докатились и как принимали новичков, из-за которых им предстояло потесниться еще сильнее, уступив часть своих крошечных лежанок.

Старшим в палатке был Саньи Рот, знаменитый рецидивист. Серийный грабитель, он был приговорен к четырем годам заключения в самом начале немецкой оккупации.

Его приспешники категорически опровергали надуманные нацистские теории об отличии еврейской расы от остальных – в них не было ничего еврейского. Они уже родились преступниками.

В палатку я попал вечером после прибытия. Кроме меня, только маленький Болгар оказался «У Марко». Так окрестили – по названию тюрьмы в Будапеште, расположенной на улице Марко, – пристанище моих новых соседей.

Саньи Рот с отвращением смерил меня взглядом.

– Кто, черт побери, засунул вас сюда?

Неожиданно ответил маленький Болгар:

– Старшина лагеря, я думаю, судя по повязке на руке, это был он.

– Проще было вас обоих пристрелить! Эта свинья же не думает, что может затолкать каких-то уродов в палатку к благородным людям, а? И вообще, нас и так уже двадцать четыре человека.

– Дайте нам место прилечь, товарищи, – обратился я к остальным.

– Ой, наши неженки устали, да? Хотят прилечь? А сидячие места вас не устроят?

Мы огляделись по сторонам. В его словах определенно имелось рациональное зерно: было трудно представить, где в этом хлеву разместиться новоприбывшим.

По счастью, тут в палатку заглянул заместитель старшины – злобный и крикливый. Он пришел убедиться, что новичкам нашли место. И тут случилось чудо. Обитатели номера 28 ворчливо, но покорно сдвинули свои койки. Они явно опасались сердитого человека, обращавшегося с ними как с дикарями.

Кое-как удалось расстелить свои одеяла. Еды нам, конечно, не полагалось, поскольку мы прибыли с «пайками на два дня». Остальные получили свою долю. Узники номера 28 поглощали хлеб, который бросили им как собакам. Где-то в глубине палатки четверо парней отчаянно боролись, скрипя зубами. На четверых заключенных полагалась одна буханка, и они никак не могли ее поделить, несмотря на тщательные измерения – буквально по миллиметрам. Потасовка началась из-за того, что кто-то пытался завладеть большей четвертью.

Даже не обернувшись, Рот швырнул в их сторону доску, после чего воцарилось молчание. Один из