недовольных шатаясь поднялся на ноги – лоб его был в крови, – и мрачно уставился на свой кусок. Потом впился в хлеб зубами и начал быстро жевать.

Я потер усталые, воспаленные глаза. Многое было мне здесь в новинку – даже после Эйле. Господи, где мы оказались? Я встретился взглядом с Болгаром – он едва сдерживал слезы.

Остальные в палатке шумно жевали, рыгали и чавкали. Поглощая пищу, они стонали так, будто сношались. Рот вытащил откуда-то закопченную лампу и осторожно поставил ее на деревянную полку над койками. Робкая бледная полоска света озарила пространство. Словно в какой-то пьесе Горького.

Наш старшина жевал кольраби. Внезапно он рассмеялся:

– Досталось три штуки, по два кило каждая.

Он потянулся к полке и продемонстрировал добытые им сокровища.

– Откуда? – воскликнуло сразу несколько голосов.

– Были за кухней. Их вчера привезли. Еще маргарин, капусту и свеклу. На кухне народ чуть с ума не сошел, набивая себе животы.

Глаза, полные зависти и почтения, следили за каждым движением жующих челюстей Саньи Рота.

– Ты пробрался на кухню?

– Тупица! Я ж там два дня работал. Котлы мыл. Проще простого.

– Счастливчик, – воскликнул его сосед чуть ли не с нежностью.

– Вот и нет, – развязно заметил Рот. – Будь так, мне досталась бы четверть пачки маргарина. Черт побери, захожу я вчера на кухню с двумя котлами, а там никого нет. Жрачка прямо на столе. А я засомневался, идиот. Ну и, конечно, явился капо и вытолкал меня пинками под зад. Зайди он хоть минутой позже… Эх…

– Сколько порций в четверти пачки?

– Двадцать как минимум.

Палатка номер 28 мечтает. Фантазии щекочут нервы, возбуждая представления о невероятных яствах. Двадцать порций маргарина…

Никто здесь не бредил об утопическом будущем, как в Эйле. Анализ военного положения от маленького Болгара местных заключенных не интересовал. Градус жестокости тут был еще выше. Палатка номер 28 давно не грезила об освобождении.

Теперь они едва замечали нас. Мой сосед бесцеремонно вытянулся рядом. Я с трудом мог дышать, но протестовать не имело смысла. Обсуждались лагерные события дня: звучали незнакомые фамилии, неизвестные нам происшествия будили споры. Сыпля проклятиями, люди рассуждали про тоннель и про ночную смену, перечисляли тех, кто недавно умер.

Наконец Рот обратился к нам:

– Сигареты есть?

– Да у них только вши, – ответил за нас один из старожилов.

Рот прикрикнул на него:

– Я тебя, что ли, спрашивал, Якши?

Якши, молодой парень с прыщавой физиономией, пригнул голову. Старшина палатки обратился лично ко мне:

– Откуда вы двое?

– Из Эйле.

– Это где?

– Сам не знаю. Шли пешком два дня.

– Через какие города проходили?

– Вальденбург – я только его запомнил.

– Как было в лагере?

– Кошмар.

– Треть или четверть буханки?

– Четверть.

– Прибавки давали?

– Иногда.

– А работа? Обращение?

– Ужас.

Рослый седой старшина произнес негромко:

– Увидите, здесь еще хуже.

И мы увидели. Уже на следующий день. Атмосфера на утренней перекличке была даже более безнадежной, чем в Эйле. В непроницаемой тьме мы брели по щиколотки в жидкой грязи между палатками. Построение проходило у ворот.

Старшины и капо суетились между рядов. Инструменты убеждения – резиновые дубинки – рассыпали удары. Заключенные были еще более оборванными, чем мы, если такое вообще возможно. Хотя, может, нам показалось. Пошатывающиеся тени вокруг постоянно чесались, что доказывало – вшей и здесь в достатке.

Капо сгоняли людей в группы. Со скрещенными на груди руками большие шишки наблюдали за хаосом, стоя у палатки номер один, обиталища старшины лагеря и канцеляристов. Команды выкрикивались на немецком и на венгерском; звучали названия компаний, использовавших рабский труд:

– Hegerfeld, antreten! – «Хегерфельд», построиться!

– Lagerarbeiter zu mir! – Лагерные рабочие сюда!

– Sänger und Lanninger! Sänger und Lanninger! – «Зангер и Ланнингер»! «Зангер и Ланнингер»!

– Pischl munkások felállni! – Рабочие «Пишль», подъем!

– Kemnások! Kemnások! Első utca! – Рабочие «Кемны»! Рабочие «Кемны»! На первую улицу!

– Tegnap érkezettek! Újak! Hozzám! – Те, кто прибыл вчера! Новички! Сюда!

В сумасшедшем темпе строились организованные колонны.

Мы встали отдельной группой. Двое заключенных из числа шишек двинулись в нашу сторону. Мужчина лет сорока-пятидесяти с дубинкой и второй, чисто выбритый, с лысой головой. Старшина и писарь лагеря. Капо закричали:

– Achtung! Schmützen ab! – Внимание! Шапки долой!

Шапки слетали с голов при приближении этих двоих – чисто одетых и вымытых рабов-капо, двигавшихся между рядами. В Фюрстенштайне стоять навытяжку полагалось не только перед немцами, но и перед надсмотрщиками-евреями.

В Фюрстенштайне старшину лагеря Берковица с его дубинкой боялись сильнее, чем Макса в Эйле. Макс, вроде как командующий новичками, бегал взад-вперед возле нас, жестикулируя и выкрикивая приказы, устанавливая порядок. Он изо всех сил старался произвести впечатление на шишек, чтобы занять хотя бы какой-нибудь средний ранг. Но здесь он никого не знал, и никто не знал его.

С притворной непринужденностью он сделал шаг к Берковицу и сказал, как давнишнему приятелю:

– Если позволите, коллега… господин. Я Макс, старшина лагеря.

Дубинкой Берковиц мгновенно врезал по руке, протянутой для рукопожатия. Макс задохнулся от боли и отшатнулся, потрясенный. По колонне пробежали приглушенные смешки, кто-то зацокал языком, хотя на самом деле смеяться у нас не было настроения. Классический пример высшего возмездия.

– В лагере уже есть два начальника. Кому неясно, мы быстро растолкуем. Vestanden? – Ты понял?

Макс трусливо отступил. Попытался спасти то, что еще можно:

– Но в Эйле меня назначили капо этой колонны.

– Капо – это еще куда ни шло. Ладно, поглядим.

Берковиц из Верхней Венгрии. Сомнительный персонаж – вроде раньше был лавочником. Сидел за финансовые махинации. Яркий пример того, как благодаря извращенным законам в лагерях возвышаются отщепенцы. Берковиц пользуется своей властью сполна. Поговаривают, что они с Ромером, лагерным писарем, который дома, в Чехословакии, был инженером, полностью подчинили себе коменданта лагеря.

Ромер тоже делает шаг вперед. У него в руках список. Он говорит на немецком. Зачитывает наши номера и распределяет новичков по уже сформированным группам. Я оказываюсь в команде «Зангера и Ланнингера». Занимаю свое место в длинной очереди. Мой сосед – бледный и согбенный – говорит приглушенно:

– Ну, тебе и повезло.

– Почему?

– Знаешь, что означает «Зангер и Ланнингер»?

– Нет.

– Самый мерзкий туннель. Сам увидишь.

– Ты же там как-то выдерживаешь?

– Только «Кемна» хуже «Зангера и Ланнингера», – говорит он вместо ответа, с глубокой убежденностью. – Ну и сам ад. Ты из Будапешта?

– Из Бачки.

– Меня увезли из Будапешта. Сняли с поезда 44 на вокзале Келети. Меня зовут Фракаш. Доктор Фракаш.

Я тоже представляюсь по имени. Впервые за все дни, проведенные здесь. Мы пожимаем друг другу руки.

За то время, которое требуется, чтобы добраться