то, что пожар будет потушен, я не сомневался. Несмотря на ставшую притчей во языцех польскую воинственность регулярная армия, еще помнящая победы над Наполеоном, куда сильнее необученных ополченцев.

Так что мой донос всем выгоден, но… Если тем полякам, которых он может спасти от смерти, представить возможность выбирать — многие предпочтут право умереть за свободу родины благополучной жизни, но без шанса увидеть эту родину свободной от иностранного ига. Да и я сам 15 лет назад выбрал бы бой. Как взвесить — какая судьба счастливее?

Я не боюсь признаться перед собой в циничных мыслях, но брать их в расчет не могу. От доноса первой пострадала бы Каролина, а этого я и в мыслях не допускаю. Она такая нежная, хрупкая, но при этом отважная и жертвенная! Каково ей будет в руках палачей! На каторге! Нет, нет, и мысли не допускаю! Я знал ее раньше лишь с внешней стороны, любовался грацией, изяществом ума и манер, то теперь я узнал ее по-новому, и эта ее сторона поразила меня. Под маской светской львицы таится горячая душа, живущая мечтой о свободе Польши; она не принимает расчетов, не слушает доводов рассудка — ее цель слишком велика и благородна. Она не растеряла тех идеалов юности, которые я еще вижу, но уже не стремлюсь достичь. Но теперь Каролина будет указывать мне путь, именно так я смогу стоять к ней как можно ближе. Она будет моей путеводной звездой, а я буду ее защитой — стоит мне отпустить Каролину, я уверен, она тут же сделает неверный шаг и погибнет.

Невольно я поймал себя: я то же думал когда-то и в отношении Пушкина. Может быть это моя стезя — помогать тем, у кого есть цель, до которой необходимо долететь. Они — Икары, я — Дедал. Я мастерю крылья, а они находят путь к мечте.

Так что судьба моя отныне связана с Каролиной, а чтобы она продлилась — необходимо найти решение проблемы.

A propos! Я забыл о самом простом пути! Я забрался в потаенный ящик и достал архив Рылеева. До сих пор я не спешил бередить раны, связанные с потерей друга, теперь настал час, когда необходимо внимательно пересмотреть каждый лист, оставленный Кондратием Федоровичем.

Дело это заняло остаток ночи до утра. Я переворошил архив, но касаемо польских дел ничего не нашел. Да я и не верил, что судьба позволит так легко покорить Собаньскую. Зато среди сонетов я нашел удивительный документ, который отложил в секретный отдел бюро.

На следующий день я принялся составлять план — как достать необходимые бумаги Рылеева.

Вот уж никогда не думал, что имея тайный архив, буду гоняться за остальным эпистолярным наследством друга Кондратия.

2

Я одет в шинель фельдъегеря, на поясе у меня пристегнута моя уланская сабля, под шинелью спрятано два пистолета. Чувства обострены; мне кажется, что я снова нахожусь в разведке на вражеской территории. По чести — здесь даже опаснее. Если на войне есть возможность вернуться в свое расположение, то здесь мы ставим себя в гораздо более отчаянное положение.

Здание Третьего отделения хоть и не военной фортификации, но и в него без хитрости не попасть. Нас всего четверо; чтобы не оставить о себе сведений, решено называть друг друга — Первый, Второй, Третий и Четвертый. План продуман до мелочей, он настолько опасен, что я чувствую себя моложе, и он настолько дерзок, что ему суждена удача. Я во всем уверен — иначе не поставил бы свою жизнь на карту. Не далее, как сегодня ночью я добуду весь архив Рылеева и брошу его к ногам Каролины.

Нам везет, что здание Третьего отделения находится отдельно от других строений и заключено в периметре просторной ограды. Теперь зима и от дома идут всего две дороги — от парадного подъезда и запасного хода с задней стороны здания. Достаточно двух человек, чтобы перекрыть все выходы. Для этого потребуется половина нашей команды: Третий и Четвертый, которые сейчас едут сзади в кибитке (у них там бомба, необходимая для запасного плана). С началом дела они должны броситься вперед и занять позиции перед домом и позади него. Основное дело — за нами — Первым и Вторым. Я — Первый, конечно.

Мы оба одеты в форму фельдъегерей, чтобы сначала не вызвать подозрений. Ранние сумерки уже скрадывают детали, тем не менее, наши лица прикрыты башлыками — словно бы от мороза. Я спешиваюсь, взбегаю на крыльцо и звоню в колокольчик. Мой товарищ становится рядом. Открывается маленькое окошко.

— Чего надо?

— Срочный пакет господину управляющему фон Фоку! — сквозь окно я показываю заготовленный бумажный пакет с большой сургучной печатью.

За дверью чувствуется движение, другой голос, видимо дежурного офицера, говорит:

— Везите к Максиму Яковлевичу на квартиру, здесь его нет.

— Мы там были, господина управляющего нет, а оставить пакет на квартире без росписи ответственного лица мы не имеем права.

Это «ответственное лицо» видимо подкупает офицера.

— Хорошо, — говорит он и командует караульному, — открывай!

Двери, наконец, распахнуты, а это почти половина дела. То-то Каролина обрадуется! Я вбегаю внутрь уже с пистолетами в руках. Один направляю на офицера, который, кажется, спросонья и плохо понимает, второй — на караульного солдата. Еще один караульный хватает ружье, прислоненное к стене.

— Не сметь! — реву я. — Оружие — на пол! Второй, собери!

Мой товарищ подбирает оба ружья. Офицер, наконец, понимает, что это нападение, он делает шаг назад, выхватывает саблю и ударяет меня по руке. Я роняю пистолет, но скорее он неожиданности, чем от боли — удар приходится плашмя. Не желая его смерти, я не стреляю, а отражаю выпад офицера своею уланской саблей.

— Стреляй же! — кричит мне Второй.

Но я передаю ему пистолет и бьюсь саблей. Офицер молод и атакует яростно, я делаю вид, что отступаю. Он бросается вперед, я отвожу удар, и когда офицер по инерции пролетает мимо, бью его в голову или куда-то еще рукоятью. Уже без сознания он продолжает движение до стены, ударяется и остается неподвижным у ее основания. Караульные понимают, что имеют дело с серьезным противником и уже не делают попыток сопротивления. Я снимаю с офицера пояс и связываю им локти хозяина за спиной. Затем беру у Второго свой пистолет.

— Где архив? — спрашиваю я солдат. Они ведут нас по коридору, оканчивающемуся железной дверью. — Дайте ключ!

Солдаты мнутся.

— Не в службу, а в дружбу — посмотри у офицера, — прошу я Второго. Второй уходит, а