Но Ульяна не отпустила бы его сегодня так запросто. Уж слишком он ей докучал, уж слишком часто ставил под угрозу ее планы.

Медленно опустились ее руки, она свесила голову на грудь и стала изображать нечто вроде пляски святого Витта. Руки вздрагивали вдоль тела, словно две белые змеи, голова, безжизненно свисавшая вниз, спущенные на лицо черные локоны подергивались в такт рукам и ногам. Внезапный транс медиумши произвел на гостей ужасающее впечатление. Те, кто был стоек до сей минуты, уже толпились у двери. Стол опустел. Раздавались тихие жалостные вскрики, кто-то плакал. Прямо у порога потеряла сознание одна из барышень и телом своим преградила путь к отступлению части толпы.

Никто не бросился ее поднимать. Мистический ужас парализовал гостей. Словно заколдованные змеи в кувшине факира, они вдруг остановились разом, продолжая наблюдать за тем, как медиум Зои тряслась во власти каких-то неизведанных сверхсил. Сами того не осознавая, они ждали, что же будет. Они забыли про побег, они жаждали зрелищ.

Ульяна успела извлечь из-за пояса «Стрелу амура», как она величала свой маленький, в два дюйма, шприц, купленный ею в Париже, и, не поднимая головы, вытянула руки вперед. До жертвы она бы не дотянулась — стол был широк в диаметре.

— Кто желает знать? — повторила она, но на этот раз несколько громче и еще более устрашающе.

И одновременно шагнула назад с видом внезапно потерявшего зрение и способность ориентироваться в пространстве человека, изображая смену душ в теле. Стул позади нее с грохотом опрокинулся.

Госпожа Михайлова не нашла ничего лучшего, как в страхе, зажав руками рот, отшатнуться и прокричать:

— Петр Евгеньевич, ну, нужно было вам? Беду накликали!

Все вновь прильнули к запертой двери. Ульяна, понимая, что жертва вот-вот ускользнет, бросилась наперерез толпе. Продолжая вытягивать руки вперед и скользя угрем меж фигурами, она изловчилась и вцепилась в горло банкиру, успев всадить в самое основание шеи шприц, впустить лекарство и спрятать инструмент в кулаке.

— Я — Кондратий! Кондратий Селиванов, — не своим голосом чревовещала Ульяна, сжимая пальцы под его подбородком. — Ты хотел знать, где я клад зарыл? Ты? Отвечай, окаянная душа, до чужого добра охотник! Так ж бери золото в обмен на жизнь твою. Клад лежит…

И назвала условленное ею же место, где безделки из ювелирной лавки спрятала.

С криками ужаса — а боли Биреев не почувствовал в панике, даже руки не поднял к воротнику — он заметался, как пойманный зверь, пытаясь сбросить с себя повисшую на шее Ульяну. Та через мгновение обмякла и скатилась на пол, изобразив глубокий обморок.

Толпа, было уже просочившаяся меж двумя створками дверных штор, потянулась обратно. Несколько молодых людей нашли в себе силы, превозмогли страх, опустились, кто рядом с Зои, дабы привести ее в чувство, кто у ног той барышни, что так и лежала в дверях. Принесли графин с водой, передавали из рук в руки, освежали лица.

— Невероятно! Фу, ты, Господи.

— Кто бы мог подумать!

— Откройте ставни! Воздуха!

— Ну и ночка!

— Ну и дела! — раздавался шепот отовсюду. Гости старались подавить страх наигранной шутливостью, в голосах их ясно читалось облегчение.

Самое страшное позади — полагали они.

Но медиум думала иначе. Сцена была тяжелой, но недоигранной. И превозмогая боль в руке — игла в кулаке переломилась, вспорола кожу, — молилась лишь об одном, чтобы парик с ее головы не слетел, не испортив всей картины. Гостям же было далеко не до деталей, к которым Ульяна всегда проявляла излишнюю щепетильность. Биреев, все еще не замечая пульсирующей боли от вколотого спиртового раствора камфары, не обращая внимания на запах, который источает его воротник, тоже облегченно прислонился к стене, улыбался краем рта.

Но раствор уже начинал действовать. И он наконец ощутил, как начинает задыхаться. Как и ожидала коварная Элен Бюлов, сердце его зашлось такой бешеной дробью, что бедный банкир, хватаясь за грудь, стал бросаться из стороны в сторону, не зная, куда себя деть от неприятного ощущения, — не иначе кто-то ворвался в тело и заставляет метаться, как больной падучей.

— Осторожно! — превозмогая наигранную тяжесть в теле и корчась от воображаемой боли, Ульяна приподнялась на локте, а руку, всю перепачканную кровью, протянула Бирееву. — Он покинул мое тело. Но теперь он в вас!

Толпа ахнула.

— Держите его! Держите, умоляю вас! — продолжала стенать Ульяна. До того она вжилась в роль, что даже желания расхохотаться ни разу не возникло. — Это настоящее чудище! Он чуть меня только что не убил…

Она сжалась, спрятала лицо в ладони и совершенно искренне и неподдельно на сей раз разрыдалась. Долгую минуту ее плечи сотрясались от истерического плача. Обычно она прибегала к этой уловке, чтобы скрыть смех, — уж больно часто получалось так, что, играя, невозможно было без умиления и веселья смотреть на лица невольных жертв спектакля. Она и Ромэна учила всегда: если разбирает хохот, закрыть лицо руками и отвернуться, сделав перед этим гримасу понесчастней.

На этот раз Ульяна увлеклась больше обычного.

Всхлипывая, даже подумала: «В следующий раз, если и буду разыгрывать смерть, к примеру, как бы настоящего яду в чувствах не хлебнуть. Ах, до чего я хороша!»

Пока Ульяна изучала природу своего артистизма, Биреева уложили на пол, и несколько человек придерживали его за руки и за ноги.

— Врача! Врача! О господи боже, — стонал он, красный, как вареный рак, извиваясь, как уж.

— Дарья Валерьяновна, и вправду, быть может, стоит позвать…

Ульяна опомнилась, окинув взглядом толпу. Среди гостей не было врачей, она об этом позаботилась заранее, отбирая игроков своим альтернатором, — иначе ей бы пришлось не сладко.

Она поднялась и, шатаясь, приблизилась к лежащему на полу больному. Толпа хлынула от нее в обе стороны, остались только те из мужчин, кто придерживал Биреева за руки. Взору Элен Бюлов открылась чудеснейшая картина, принадлежащая ее кисти, — жалостливо стонущий и корчащийся от внутреннего распирания негодяй, позволивший себе иронию в сторону противника, в стократ его превосходящего.

«То-то же!» — промелькнуло в ее мыслях. Она стояла, с потаенным довольством разглядывая сверху поверженную жертву. Точно так же она ощущала себя лишь единожды, когда облаченная в черную накидку и с маской на лице стояла у подножия разрытой могилы, из которой пытался выкарабкаться насмерть перепуганный Иноземцев.

— Демона надо изгнать, — проронила она тихим, истощенным голосом.

Ее лицо со слегка потекшей у глаз черной краской, делающей ее похожей на утопленницу Мими, с перепачканными собственной кровью щеками, было искажено несчастной гримасой. Вспомнив своего перепуганного Ванечку, она вновь испытала муки совести и даже позволила слезам — горьким и обильным — потечь по лицу. Хоть те окончательно попортили грим.