был помят, и воротничок рубашки расстегнут. У городских это шик, а у наших – признак того, что ночевал на лавочке. Черт его знает, почему так. Хотя главное, что мне в нем запомнилось, это красная шея. Я стояла у стенки, смотрела на эту красную полоску между воротником и линией волос и развлекалась старой игрой – представляла, как по его шее бегают муравьи. Иногда он тер шею рукой, и я понимала, что эта тема по-прежнему работает.

Катька орала со сцены про зеленую траву и изгибалась как могла. Будь у нас на сцене шест, она бы и на него взлезла.

После концерта я стала дожидаться подругу у кулис, но оттуда выскочили только разгоряченные Петрищев, Вавка и Шпала.

– А Катька где?

– Свалила сразу, даже переодеваться не стала, – сказал Петрищев, и, хоть он и не стал уточнять, я поняла, что он догадывается, куда пошла Катька.

Мне стало нехорошо. Понятно, что это все от духоты (я же, как самая хитрая, не стала сдавать куртку в гардероб, чтоб потом не толкаться в нем) и от громкой музыки. От всего.

– Нормально выступили? – вдруг спросил у меня Шпала. – Как думаешь, Лен?

– Э-э-э, – затянула я. Если честно, я только в тот момент осознала, что Шпала помнит мое имя, а я его – нет. – Неплохо. Есть что обсудить! – Я развернулась и бегом бросилась на второй этаж.

Это на первом было столпотворение. На втором же стояла такая тишина, словно я нырнула под воду. Я шла по коридору, сердце стучало, будто оно в этот раз было за ударника в группе, чувство духоты не пропадало, а только нарастало. Из-под некоторых дверей сочился свет. Я приблизилась к одной: тихо; пошла дальше, к другой: там звякало ведро, видно, уборщица мыла пол, за третьей дверью звучали голоса. Я прислушалась. Сперва ничего не разобрать, какие-то звуки движения, обрывки слов, а потом рык:

– Ты совсем, что ли, больная, малолетка? Сейчас директор твой придет, а она… Пошла вон!

Не знаю, каким чудом распахнувшаяся дверь не ударила меня по лбу. Я стояла столбом, Катька пролетела мимо меня, сделала пару широких шагов, подвернула ногу в огромной туфле на платформе и упала.

– Ксенофонтова? – По коридору к ней шел наш директор, в одной руке у него была бутылка вина, а в другой – два пузатых бокала.

Я подскочила к Катьке и помогла ей встать.

– Домой надо, – сказала она. – Было очень интересно… послушать про шоу-бизнес, но… мне надо домой.

– Ты хоть попрощалась? – Наш директор – непробиваемый болван.

(Вообще непонятно, как он умудрился стать директором школы. За глаза его называли Ясен Педик, потому что он был лысый и как-то раз пришел на линейку первого сентября в бледно-голубом пиджаке. Никто из моих одноклассников этого не видел, но все верили: он мог.)

– Да, попрощалась. Конечно.

Она встала, одернула юбку, и мы пошли.

Ниже уровня «шлюха» есть уровень «отвергнутая шлюха». Эта мысль показалась мне такой злой и правдивой, что я поклялась: никому никогда не расскажу об этом, а уж Катьке – тем более.

В марте в школе проходил конкурс с оригинальным названием «Мисс весна». Катька, конечно же, собралась в нем участвовать. К тому моменту она рассорилась с Петрищевым, то ли он ее бросил, то ли просто подзабил на нее. Катька хотела утереть ему нос, чтоб он видел, какая она крутая.

«Мисс весна» – это типа конкурс красоты, но не конкурс красоты. Оценивалась не внешность: нужно было выполнить кучу заданий – сочинить стихотворение (его за Катьку написала я), станцевать танец, спеть песню, сшить и продемонстрировать необычный наряд – но побеждала все равно самая красивая девушка, потому что жюри состояло из мужчин (в него входили директор, физрук, Вавка Нужный и какой-то третьеклассник).

Я считала, что моя подруга могла рассчитывать на призовое место: она ведь высокая, неплохо танцует и поет (да и мой стих получился ничего). Целую неделю мы втроем – подключив еще и мою Наташку – мастерили платье из газет. Юбку мы хотели сделать очень пышную и для этого вытащили из кладовки все газеты, которые мама хранила там для таких хозяйственных нужд, как мытье окон или чистка рыбы. Вся комната была завалена газетой – резаной, мятой, рваной: мы искали стиль. В конце концов платье мы сотворили. Катька напоминала в нем шелестящее облако прошлогодних новостей. По нашему замыслу, она должна была разорвать его, остаться в короткой юбочке и майке и эффектно выгнуться.

– Думаешь, я нормальную песню выбрала? – Катька сидела передо мной на стуле, а я пыталась накрутить ее волосы на плойку.

– Хорошая песня. С подтекстом. Там весь смысл, что героиня говорит, что сама справится, пошел он и так далее. Я в интернет-клуб сходила и перевод посмотрела.

– Она грустная какая-то. Можно подумать, что наоборот все. Страдаю типа.

– Это если английский не знаешь.

– Петрищев не сильно знает. Да и что он там разберет? У нас вечно так звук настроен, что ты сам на сцене глохнешь, а в зале ничего не слышно.

– Не бойся. Вообще не важно, что ты поешь. Главное – как ты выглядишь.

– А вдруг он не придет?

– Придет. Его друган Вавка в жюри сидит. Все они будут – и Петрищев, и Шпала.

– А если…

Зазвонил телефон. Сестра, которая доклеивала подол платья, рванула к трубке.

– Кать, это тебя… Мама твоя…

Катька ругнулась, но встала, переступила через ком газеты и взяла трубку.

– Что?! Мам, у меня конкурс… Ма-ам, я…

Она отвела трубку от уха:

– Отец повесился.

– А-ай! – Я схватилась за горячую плойку.

Перепуганная сестра метнулась ко мне:

– Сильно?

Я замотала головой, бросила плойку на стул и выдернула шнур.

– Поеду я…

С одной стороны у Катьки были завиты локоны, а с другой свисали прямые пряди. Я сосала пальцы и, поскуливая, плакала от боли.

– Ты… не пойдешь? – спросила сестра Катьку.

Она мотнула головой и вышла в коридор. Натянула короткую куртку-дутик, надела сапожки. Я выглянула из комнаты. Больше всего на свете мне хотелось, чтоб она поняла: у меня такое лицо не из-за того, что я обожглась, а из-за того, что мне ее жалко.

– Ка-ать?.. Тебя… проводить?

Она вздохнула, покачала головой и ушла.

Мы с сестрой тупо уставились на платье из газет.

– Столько работы, а никто не увидит, – сказала я. – Жопа какая-то…

– Все равно она не выиграла бы, – заявила Наташка с видом эксперта, – она ужасно поет. Вообще в ноты не попадает.

После похорон отца Катька впервые жутко напилась. Мы сидели