Во главе нашего отделения — архангел Мордехай Пинскер.

У среднестатистического архангела (судя по картинкам художников, никогда не видевших этих самых архангелов) есть большие крылья, накачанное многолетним фитнесом тело и шикарные кудри. В руке — посох. Иногда меч.

У нашего начальника (а я его видел, и не раз) — подбородок, переходящий в шею, и лишних килограммов сорок веса. В руке — чашка кофе. С молоком. А на столе Мордехая — чайник. Еврейский, точно такой же, как у нас с бабушкой был. Только мы с бабушкой из него чай пили, а Мордехай — кофе Elit. Растворимый. С молоком.

Как и положено архангелу, наш Мордехай не делает ничего и считает себя богом. В пределах нашего почтового отделения. Локальным богом

И, как всякий бог, он дарует своему народу заповеди. Мне Мордехай отмерил штук двадцать, но основной было носить на работе кипу. Вообще, это очень по-еврейски: главным символом иудаизма стала заповедь, которой никогда не было. Покрывать голову — этой заповеди нет ни в Торе, ни в Талмуде. Но верующие евреи даже спят в кипе. А многим евреям одной кипы мало, и они носят сразу два головных убора. Не понимаю, почему они остановились в своей вере и не носят три, четыре, восемь ермолок. Это же логично — чем больше всякой херни на голове, тем больше веры. Наверное, логика — не самая сильная черта евреев.

Кипа должна быть черного цвета — в знак траура по разрушенному храму. Очень по-еврейски, но самая «черная» кипа, самая траурная кипа иерусалимского хасида — белая. Мордехай носил такую. Мне была выдана черная. Мой протест был подавлен в зародыше и даже не без некой элегантности. Но я не верю в Бога! Не говори ему, а то он с ума сойдет, когда об этом узнает. Потом Мордехай отпил глоток кофе и добавил: Бога надо искать даже в том случае, если точно знаешь, что его нет. И в этом случае даже, может, еще усерднее.

Я же говорю: у евреев не все в порядке с логикой. По крайней мере, у начальника почты на улице Агриппа, 42, в Иерусалиме.

Бог не по силам испытаний не дает

Мордехай отвел меня в подвал почты и рассказал, что надо делать. Оказывается, все письма, где в графе «Получатель» написано: Бог, Всевышний, Элохим, Адонай, Отец Небесный и т. д., приходят именно на эту почту. Отделение наше, кстати, называлось «Лев Иерушалайм» — «Сердце Иерусалима». Ну а куда еще должны приходить письма к Богу? Сердце Иерусалима на улице Агриппа, 42. Про́клятое место. Ну а куда еще должны приходить письма к Богу?

Начальник ткнул чашкой кофе в десятки мешков на полу. Письма Богу, в которого я не верю и который сойдет с ума, если об этом узнает. Просьбы, слезы, проклятия. Миллионы конвертов, которые надо было распечатать, вытащить письма и разложить на две кучи. По половому признаку — как в школьном походе. Мальчики плачут налево, девочки — направо. Зачем это разделение — до сих пор понять не могу. Я не про поход (там-то понятно), я про письма. Мордехай сказал, что Бог не по силам испытаний не дает, а зарплата будет заходить на счет в банке. И я стал шесть дней в неделю распечатывать конверты и раскладывать письма. От женщин — в одну сторону, от мужчин — в другую. Потом приходил специальный раввин, забирал эти две кучи и вкладывал в Стену Плача. Как у флойдов в The Wall — еще один кирпич в стене. И как у Алана Паркера в The Wall — это всего лишь еще один кирпич в стене.

В общем, примерно этим же занимался Масанобу Сато на мастурбационном марафоне в Сан-Франциско. Но мне было проще — у меня был восьмичасовой рабочий день и перерыв на обед.

Сейчас мне не до обеда: надо успеть все рассказать. На часах 19:54. Осталось четыре часа и шесть минут. Ну, Бог не по силам испытаний не дает — если, конечно, начальник отделения почты на улице Агриппа, 42, Мордехай не врет. И если ты — Бог — вообще есть.

Во имя святого Иоанна Колтрейна

Вот начальник почты — он точно есть. До знакомства с ним я знал только одного почтальона — Печкина. Та еще скотина, если верить мультику. Наш еврейский Печкин был ничуть не лучше. Он неожиданно появлялся перед тобой с лицом, похожим на использованный памперс, и вертел носом. Нет, не так. Он неожиданно появлялся перед тобой с лицом, похожим на использованный памперс, и презрительно вертел своим еврейским носом. Знаешь, есть девчонки, умеющие презрительно вертеть задом. Идешь ты такой по улице — а навстречу она. А сзади — ее зад. Но ты сначала его не видишь и поэтому, оценив вид спереди, оборачиваешься девчонке вслед. Вот тут она тебе все и объясняет. Задом. Про тебя, про весь этот мир да еще и про последний альбом Depeshe Mode в придачу. У особо талантливых задница говорит сложноподчиненными предложениями. Как Марсель Пруст. Но это ничто по сравнению с носом Мордехая. Нос начальника почтового отделения на улице Агриппа, 42 в Иерусалиме — это вам не задница какой-нибудь пигалицы. Это все семь томов «В поисках утраченного времени» и саксофон Колтрейна. Долго и нудно. Это я про Пруста. Невыразимо прекрасно и вообще невыразимо. Это — про Колтрейна. И про нос Мордехая Пинскера. К обоим ты, Господи, похоже, неплохо относишься: Колтрейна причислили к лику святых, а Мордехая сделали начальником почты.

У меня вообще никогда раньше не было начальника. Босс — был, упокой, Господи, его душу. А это ведь огромная разница: босс и начальник. Босс на рояле баб трахал, а Мордехай — мозги своим подчиненным. Без всякого рояля. И даже не трахал — ебал. В метафизическом, разумеется, смысле.

Если уж говорить о ебле как таковой, то у Мордехая была жена. И детей штук восемь-десять. Больше семи — точно. Все в кипах, пейсах, с лицами, похожими на использованный памперс, и с носами Мордехая.

У Мордехая, естественно, тоже нос Мордехая, а на голове — кипа, а поверх кипы — шапка из соболя, похожая на гнездо фламинго. Ну это я себе так представляю гнездо фламинго.