Это я все к чему? К тому, что ты прав — евреи жестоковыйные. Хотя и неевреи тоже. Я просто письма людей к тебе почитал, пока Мордехай не видел. Ничего нового и хорошего про человечество не почерпнул. Семьдесят процентов людей — и евреев и неевреев — просили у тебя, чтобы у начальника нашли СПИД и чтобы умерла скорее тетка и наследство оставила. В некоторых случаях должен был умереть дядька, а не тетка. Одни просили, чтобы «Барселона» выиграла Лигу чемпионов, а «Манчестер Юнайтед» — нет. Другие — наоборот. Ну и классика жестоковыйных: сделай так, чтобы Машка (Смадар, вон та с сиськами, Мванаджумба) дала мне в среду.

Одно письмо мне, правда, понравилось. Серафима Владимировна из подмосковного города Химки просила тебя:

Не знаю только про какую свадьбу Серафимы Владимировна говорила: про свадьбу Новосельцева или свадьбу самой Серафимы Владимировны. Да это и не важно. Важно чтобы Анатолий Ефремович Новосельцев получил уже наконец место начальника легкой промышленности.

В один день два вроде бы неплохих человека попросили тебя, чтобы их полюбила Николь. Ну и кого, спрашивается, выбрать? Кого сделать несчастным? Ты бы наверняка влюбил эту Николь в третьего. Чтобы оба эти неплохих человека были несчастны. Даже не так. Ты бы влюбил эту Николь в какого-то козла. Чтобы были несчастны все трое. Или вообще, сделал бы из Николь звезду, в нее бы влюбились миллионы, а потом ты бы посадил Николь на героин. Звезда умерла бы от передоза, и несчастны были бы уже миллионы. Это был бы, конечно, масштаб, соразмерный твоей божественной природе. Ну а я не ты, к сожалению. Или к счастью. Так что я только распечатывал и сортировал письма к тебе.

После этого письма засовывались в Стену Плача, чтобы ты их быстрее прочитал. Это мне Мордехай объяснил. Но думаю, что ты их не читаешь. Нет, сначала ты, естественно, читал. Недолго. Потом стал изредка просматривать. Наугад. А потом, когда окончательно понял, что мы все жестоковыйные, вообще перестал. Ну, если ты, конечно, есть. В общем, если ты есть и ты не читаешь эти письма, то знай — я тебя не виню. Лично я перестал читать эти письма на десятый день. Прекратил просматривать на двадцатый. Так что я тебя понимаю. Слышишь? Понимаю! Какой прогресс в наших отношениях. Ну а совсем скоро мы сможем эти отношения окончательно выяснить. Ну, если ты, конечно, есть. На моей личной пианинной скрижали написано, что тебя нет. Через четыре часа буду знать точно. Ну, через четыре часа и пару минут.

Жаль, что я не смогу потом вернуться и написать там же, на крышке: проверено, нет. Или наоборот: жестоковыйные, он есть. Хотя, может быть, буквы как-то сами слетят и сами напишут что нужно. Черт тебя знает.

Ну и про Новосельцева тебя спрошу. Если ты есть, конечно. Правда, вряд ли смогу ответить Серафиме Владимировне из подмосковных Химок.

Бог, которого можно понять, — это не Бог

Я вот тут сказал, что понимаю тебя. Ну, что ты письма не читаешь и вот это все. А вот Мордехай уверяет, что Бог, которого можно понять, — это не Бог. Так что если ты есть — то, может, ты эти письма все-таки читаешь, хотя я и не понимаю зачем.

Я вообще много чего не понимаю. Вот это, например: через четыре часа и одну минуту меня не будет? Вернее, это вообще никакой не «например» — это я в первую очередь не понимаю, можно сказать, что это главное, чего я не понимаю. Как это: через четыре часа и одну минуту меня не будет?! Практически через четыре часа меня не будет. Ну потому что пока я этого главного не понимал, минута почти прошла. А что тогда будет? Не понимаю. Это второе главное, чего я не понимаю.

Вот я про Каравайчука рассказывал. Что он меня ивриту учил. Это не совсем так, конечно. Я с Олегом Николаевичем никогда не виделся, к сожалению. Да и сам он иврита не знал. Но он знал что-то такое — чего нам всем понять не дано. Мне, по крайней мере, точно.

Если ты, Господи, не в курсе, то Каравайчук — это великий пианист и композитор. Как и положено великому пианисту и композитору, при жизни он был великий композитор и пианист, забытый Богом. Тобой то есть. Сейчас он где-то там у тебя — рядом с Моцартом, Шопеном и Билли Эвансом. Ну, если это самое «у тебя» вообще есть. Но я не про тебя сейчас, я про Каравайчука.

Как-то какой-то высокопоставленный идиот умудрился пригласить его на торжественный вечер. То ли в Смольный, то ли в Кремль. Ну Каравайчуку-то было пофиг: во-первых, он гений, а во-вторых, он еще в семь лет перед Сталиным играл. В общем, для начала отпели и отыграли все те, кто обычно в таких случаях поет и играет.

А затем на сцену вышел Олег Николаевич Каравайчук и сказал своим невыразимо противным голосом: «Всё, что вы слышали, — это была страшная поебень. Для тех, кто думает, что ослышался, повторяю: по-е-бень! А теперь мы будем слушать музыку».

И в мертвой тишине сел за рояль, надел на голову наволочку и сыграл что-то своё. Невероятно прекрасное.

Но ведь ты, Господи, не Каравайчук — и так, как он, в жизни не сыграешь. Поэтому ничего невероятно прекрасного через эти четыре часа я и не жду. Ну, чуть больше, чем четыре часа. Хотя нет — ровно через четыре часа. Ну пока я не понимал то второе главное, что я не понимаю, минута окончательно прошла.

Мне сегодня исполнилось тридцать. Через четыре часа мой день рождения закончится, и меня убьют. Про тебя я так ничего не понял. Но, может, и прав Мордехай: Бог, которого можно понять, — это не Бог.

Правильное неправильное

Хотя, может быть, просто еще рано… Я про понять. Ну, в смысле мне рано. Хотя какое, на хрен, рано — осталось меньше четырех часов.

Это я к тому, что когда-то я даже Led Zeppelin не понимал. Страшно признаться, но было. Deep Purple боготворил, а цеппелинов — нет. Самому странно. Помнишь, как у них в Stairway to Heaven: о, как всё это странно. Только не говори, что ты не слышал Led Zeppelin, а то я вообще разговаривать с тобой перестану. Кстати,