громко хлопает мне, словно гордясь и восхищаясь тем фактом, что это именно он привёл такой самородок как я в это изысканное общество.

– Спасибо, но здесь нет ничего особенного, – немного смущаюсь я от такого бурного проявления восхищения в свой адрес. – Это всего лишь моя работа. Отличать зёрна от плевел. Качество от эрзаца. Сахар от сахарина, – скромно заключаю я.

– Но согласитесь, подавляющему большинству это совсем не нужно, – громко и во всеуслышание вещает Фёдор Стариков. – Люди всеядны. Они будут жрать всё, что мы преподнесём им на красочном блюде рекламы и маркетинга, разве нет? – самодовольно усмехается он. – Принесите им красиво упакованную легенду, и они съедят её, и даже не подавятся.

– Но в этом и состоит отчасти наша задача. Воспитывать вкус, – мой голос тонким надтреснутым колокольчиком звенит в этом большом, но ставшим вдруг таким душным, как наваристый мясной бульон, зале.

– Не слишком много ли вы на себя берёте, дорогуша? – со смешком, но уже совсем недобрым, отвечает мне знаменитый ресторатор. – Кто вы вообще такая, чтобы судить о правилах игры, а уж тем более, менять её? Может быть, вы открыли свой собственный ресторан, или заработали звезду Мишлен, чтобы сидеть здесь и во всеуслышание поучать нас, как правильно нужно кормить людей? Которые вкуснее беляша ничего в своей жизни не едали? – раздражённо заканчивает он свой монолог, нервно отпивая кровь из своего бокала.

Я чувствую, как вспыхивают огнём мои щёки, словно по ним полоснули ладонью, но Анатолий, сидящий рядом, легонько сжимает мою руку в своей, и со спокойным интересом наблюдает за происходящим, и это придаёт мне смелости и сил.

– Ну что же, – поднимаю я голову от тарелки, и смотрю прямо в глаза Старикову. – Не думаю, что надо обязательно открывать федеральную сеть забегаловок, или обучаться в Le Cordon Bleu, чтобы понять, что омлет подгорел, а жилы в самом дешёвом мясе для бургера застревают в зубах. Безусловно, люди будут есть это, если, как вы выразились, они ничего не едали вкуснее беляша. Но моя задача, и я уверена, и ваша тоже, рассказать им о других сторонах жизни. Мы приходим в этот мир, и вкус – это, пожалуй, второе, что мы получаем в подарок от жизни после первого глотка воздуха! Ну или после первого прикосновения ласковых материнских рук. – Я нервно отпиваю своё вино, и ещё раз убеждаюсь, что у чего-чего, а у него-то вкус как раз отменный. И я в запале продолжаю, и мой голос уже громче и ярче отскакивает от серых стен этого зала: – Это то, что дано нам по праву рождения. И мы познаём этот мир в том числе и через наш язык, нёбо, зубы и глотку, кто бы не утверждал обратное! Мы поедаем эту жизнь, этот мир, и только от нас зависит, какой она будет на вкус: прогорклой и вечно испорченной, как залежалый фундук? Свежей и великолепной, как первая июньская клубника? Или острой и пикантной, как лемонграсс? Чем вы накормите себя и свой вкус? – вещаю я на весь притихший зал, и мне кажется, что в догорающей свечами тишине слышу какое-то странное копошение под столом. – А вы знали, что есть даже вполне серьёзная научная теория, что приготовление пищи на огне – это именно то, что сделало нас людьми, и что больше не умеет делать ни одно живое существо на Земле? – победно делюсь я своими знаниями в области антропологии. – И да, мы можем носить дешёвую подделку с китайского рынка, а можем создавать и свою качественную одежду из хороших материалов.

– Прекрасная речь! – перебивает меня Фёдор, – но позвольте, вы сами себе противоречите: мы не можем одеть весь мир в Chanel, согласны? Но зато сможем дать этому миру отличный Shanel, и он его с радостным урчанием проглотит, даже не пережёвывая.

– Бесспорно, весь мир я не смогу накормить, – соглашаюсь я. – Но по крайней мере всегда смогу объяснить людям разницу между первым и вторым. А выбирать уже тем, кто будет это носить и есть, – в запале я нечаянно задеваю локтем вилку, и она летит куда-то мне под ноги.

Совершенно машинально я нагибаюсь под стол, чтобы поднять её, и шарю руками по полу за белоснежном покрывалом скатерти. Наклоняю голову, чтобы разглядеть вилку, и мне кажется, или под столом копошатся голые тела? Я не верю своим глазам: прямо напротив моего стула, именно там, где сейчас сидит знаменитый Фёдор Стариков, вместо его нижней половины тела на стуле я вижу извивающуюся белеющую в темноте чью-то задницу. Я не сразу соображаю, что это вообще такое может быть, пока не различаю почти вдоль всех стульев наполовину раздетых людей, которые стоя на коленях под столом отсасывают и отлизывают у сидящих гостей. Уже напрочь забыв про навсегда утраченную вилку, я выползаю из-под скатерти, и осматриваю присутствующих, как ни в чём ни бывало мило беседующих друг с другом за ужином. Мне даже кажется, что я просто перебрала этого дьявольского зелья из бокала, как тут из темноты снова бесшумно выныривает официант, чтобы долить мне вина, как я замечаю, что он наполовину голый! Я медленно перевожу взгляд с его чёрного отутюженного сюртука на голые волосатые ноги, над которыми нависают вялые гениталии, и удивляюсь, как я не заметила этого раньше!

– Анатолий! – очень громко шепчу я своему спутнику, который кажется совершенно расслабленным, мило переговариваясь с какой-то дамой рядом.

– А, что? – рассеянно и с улыбкой переспрашивает он, нежно поглаживая мою ладонь.

– Анатолий, нам надо срочно уйти! – делаю я ему знаки глазами, выразительно показывая на полуголого дворецкого.

– Как пожелаешь, дорогая, – с улыбкой бормочет он, поднимаясь из-за стола.

– Как, вы не дождётесь перемены блюд, господа? – чуть ли не с обидой восклицает кто-то из присутствующих.

– Нет-нет, нам надо срочно идти, – торопливо отвечаю я за нас обоих, буквально утягивая за собой Анатолия, который послушно плетётся за мной.

– Понимаю, Яна, видимо, спешит спасать человечество, – с лёгким смешком замечает Фёдор Стариков, поднимаясь из-за стола и громко провозглашая: – Объявляю перемену блюд, господа! – И я вижу его алый торчащий из-под футболки член. Все гости, как один, поднимаются со своих стульев, и я понимаю, что они все голые ниже пояса! Элегантно промокнув свои губы салфетками, они ныряют под стол, а их места занимают выползающие из-под стола люди. Я быстро просачиваюсь в открывшуюся дверь, опасаясь, что десятки рук засосут меня обратно.