хлебом для эскадры Того и моими вещами. Мы шли ходом в 17 узлов, хотя нам приходилось менять курс из-за встречавшихся на пути блуждающих мин; мы их расстреливали из ружей. На встречу нам попадалось много джонок. Длинная полоса моря разнообразилась броненосцами, входившими в состав четвертой эскадры, главная квартира которой находилась в той уединенной гавани, куда мы направлялись. Эта бухта была одним из маленьких тайных местечек, избранных Того для починок, отдыха и общего пересмотра кораблей. Мы надеялись быть на месте не позже, как через два часа.

Кроме меня, на миноносце находился еще другой пассажир — капитан Иошитаро-Мори, принадлежавший к штабу главной квартиры и ехавший по особому поручению. Место его службы было Чифу. Он рассказывал, что между Дальним и Чифу совершает рейсы небольшой пароходик, специально перевозящий кули для работ на железной дороге, по переноске тяжестей, очистке лагеря и т. п. Он не рассказывал мне о своей специальной службе, и я его не спрашивал, хорошо зная о существовании приказа по министерству о том, что офицеры, во время совместных путешествий, не должны упоминать о данных им поручениях и вообще вести разговор о возложенных на них обязанностях. Иошитаро-Мори ездил повидаться со своим другом, генералом Ноги и жаждал присутствовать при последней атаке Порт-Артура. Он говорил, что его друг генерал обещал ему телеграфировать, когда момент падения крепости будет уже близок.

На этот раз эскадра Того расположилась к югу от своей обыкновенной стоянки, находившейся между «известным» островом и «известным» пунктом, лежащим напротив Вейхавея. Мы подошли к эскадре около часу дня. Окрашенная в боевой цвет, она имела могучий и зловещий вид. Корабли стояли в двойной колонне, обращенной к Порт-Артуру. У борта некоторых из них находились угольщики и пароходы с припасами. Рядом с кораблем Того стоял угольщик и я заметил, что мостики и марсы предохранялись канатными мантелетами и койками. Только что мы успели подойти, как адмирал Того прислал за мной. Он ожидал меня в своей каюте, держа в левой руке веер, с которым не расставался во все время свидания. Прежде всего он спросил, успел ли я позавтракать. Получив утвердительный ответ, он приказал подать чай и папиросы. Каюта его была убрана очень просто; на камине стоял подарок почитателей из Кобе — корзина искусственных цветов из перьев, а в самом камине, в китайских вазах стояли два карликовых дерева — 500-летний кедр и сосна приблизительно такого же возраста, — оба дерева были подарены адмиралу графом Окума. По обеим сторонам каюты были диваны. На левом лежало два чертежа последнего сражения под Порт-Артуром. Адмирал указал мне на них, говоря: «Это сделал мой буфетчик и они очень точно передают все происшедшее». На одном из чертежей было обозначено положение судов в минуту взрыва «Петропавловска»; другой изображал план сражения. На стене висело несколько фотографий и картина масляными красками, изображавшая учебную эскадру под командой адмирала Того во время тайфуна на пути в Австралию. На иллюминаторах были желтые занавески. На диване справа лежала голубая подушка и грубое шерстяное одеяло; очевидно здесь адмирал отдыхал после обеда. Маленький стол, который ставится на колени работающего, висячая решетчатая полка, набитая картами, стол, два или три стула дополняли незатейливую обстановку. В каюте находились три зловещих воспоминания войны: русская бомба, чуть не убившая адмирала Того, обломок которой глубоко ранил в ногу лейтенанта Матсамура; другой снаряд, с отбитым концом, и головная часть мины, запутавшейся в сеть. Куски бомбы были заботливо собраны и склеены цементом.

Адмирал говорил со мной о Дальнем, Токио и живописи. Когда к разговору присоединился его секретарь, хорошо знавший Великобританию, наш разговор естественно перешел на Англию и воспоминания Того. «Мне очень нравилась Англия», заметил он. Отозвавшись с похвалой о наших городах, он очень тепло вспоминал о многих друзьях, с которыми сошелся во время службы на английской учебной эскадре. Через дверь, открытую на кормовой балкон, виднелся уединенный остров, — место рандеву Того. Его яркая белизна, похожая на белизну восходящей луны, глубоко прорезала лазурь моря и неба. Адмирал говорит по-английски неправильно, но понимает язык в совершенстве. Во время нашего разговора продолжалась погрузка угля; все двери и окна каюты были заперты во избежание пыли. Адмирал на короткое время открывал то одно, то другое, жалуясь на жару.

Указав на остров, он спросил меня:

— Знаете ли вы имя этой скалы?

После моего утвердительного ответа он продолжал:

— Я буду помнить этот остров всю свою жизнь; я так долго имел его постоянно перед глазами.

Пристально всматриваясь в этот утес, я старался запечатлеть в памяти малейшие его подробности. Он почти круглый, несмотря на глубоко врезывающуюся в него бухту. От берега на вершину острова ведет неясная, местами совсем незаметная тропинка. На вершине водружен флагшток, с которого широкими складками величественно реет Восходящее Солнце Японии. Два или три скалистых островка гнездятся около главного утеса, окруженного кружевом пены от вечного морского прибоя. Мы долго смотрели на остров и временами наш разговор снова возвращался к Англии. Адмирал поинтересовался узнать, где я живу, и лицо его загорелось живым интересом, услышав знакомое название.

— Но ведь я знаю эту местность, я проезжал через нее на пути из Лондона в Портсмут.

Скоро лицо его снова сделалось озабоченным и на высоком лбу резче обозначились глубокие морщины… Очевидно, в голове адмирала мелькнуло какое-нибудь важное соображение, вызванное лежавшей на нем громадной ответственностью.

Зная, как ценно его время, я два раза его спрашивал, не задерживаю ли я его, но он всякий раз отвечал:

— Нет, прошу Вас, продолжайте!

Я набрасывал в это время эскиз его портрета, и он прибавил:

— Я боюсь, что доставил Вам большое беспокойство, пригласив приехать сюда.

Я возразил ему:

— Это большая для меня честь и большое удовольствие, и я надеюсь, что Вы позволите мне еще раз приехать к Вам.

— Пожалуйста, приезжайте всегда, когда Вы захотите, — ответил адмирал. — Миноносец может всегда вас доставить.

Набросок с натуры адмирала Того, сделанный автором на броненосце «Микаса»

Радушный прием знаменитого адмирала доставил мне глубокое удовольствие, но все же я встал, чтобы откланяться, опасаясь злоупотребить его любезностью. Того же просил меня остаться, положив свою руку на мою. По его звонку вошел секретарь в сопровождении буфетчика, несшего на лакированном подносе три бокала с шампанским. Мы выпили за здоровье друг друга. Адмирал, обмахивавший себя веером в продолжение всего моего визита, попросил меня на память нарисовать что-нибудь на веере. Но нового веера не нашлось и поиски за таковым оказались тщетными. Тогда, достав альбом, он попросил меня нарисовать утес, казавшийся точно оправленным в рамку двери. Принявшись