Все находившееся в каюте, не исключая и нас самих, находилось в безостановочном движении. Нашему вестовому удалось нам достать большой чайник чаю и жестянку сухарей. Прибавив к этому ветчину и яичницу, хорошо состряпанную самим Мияки на большой жаровне, стоявшей в каюте, мы прекрасно поужинали. Мияки участвовал в нескольких стычках и никогда не был ранен, хотя некоторые схватки были так жестоки, что на нем не оставалось сухой нитки от брызг, поднимавшихся столбами при падении снарядов в воду.

«Я никогда не думал, что уцелею», добавил он, рассказывая об этом. Разговор зашел о наших родинах и семействах. Он показал мне карточку прекрасной девушки, с умным лицом, ожидавшей в Токио его возвращения. Одетая в полуевропейский костюм учащейся японской девушки, она снялась со скрипкой в руках.

По словам Мияки, жизнь японского морского офицера очень трудна. «Мы постоянно на службе и редко получаем отпуск. Мы миримся с этим, потому что любим императора и свое морское дело так сильно, что без жалоб подчиняемся всем требованиям, предъявляемым к нам. Нужно сознаться, конечно, что нашим женам приходится проводить очень много времени в одиночестве, но ведь самое приятное препровождение времени работа и изучение наук. Моя невеста безусловно серьезная студентка и кроме того занялась музыкой».

Он поднялся на палубу, чтобы сменить своего помощника, который, сойдя вниз, сам состряпал себе ужин, пока я курил трубку. Когда он кончил ужинать, мы оба пошли на верх, — он на передний мостик, а я стоял, ухватившись за поручни. Ветер начал стихать, хотя была еще порядочная качка, но движение миноносца сделалось более равномерным и не так чувствовалось постоянное подкидывание вверх, особенно неприятное при волне с носа. Наступала ночь. На водах залива появились один за другим ищущие лучи прожекторов. Самый большой, находившийся против входа в гавань, поймал нас и минуту или две держал в своем луче.

— Теперь ожидайте выстрела, — сказал Мияки, но его не последовало. Тогда он прибавил:

— Вероятно, они не считают нас достойными траты снаряда.

Ночь была безлунная и мы отклонились от своего курса, приблизившись к гавани. Ожидая встречи с русскими миноносцами, у нас был выработан особый отличительный сигнал, по которому можно было опознать собственные суда, но только на расстоянии 500–600 ярдов. Но, по-видимому, вся энергия гарнизона и морских сил была направлена на отражение сухопутной атаки. Гул орудий и более резкий звук разрывавшихся гранат не умолкал ни на минуту. Озарявшие небо световые ракеты представляли из себя замечательно красивое зрелище. Огонь поддерживался с одинаковым напряжением до полуночи, после чего внезапно прекратился. Впоследствии мы узнали, что Северный форт несколько раз переходил в японские руки, но русские так хорошо окопались на господствующих позициях, имея при себе пулеметы, что японцам не удалось удержать форт за собой. Только после полуночи я сошел вниз, увлеченный и ослепленный разыгравшейся предо мной потрясающей драмой.

Погода была почти одинаковая с бывшей во время взрыва истребителя, и следует сознаться, что по временам мне невольно становилось очень жутко. Как бы там ни было, но уйдя в каюту, я хорошо проспал до рассвета. Море вполне успокоилось и было густого темно-лилово-синего цвета под сводом лазурного неба. Звезды померкли и на порт-артурских твердынях сверкали лучи восходящего солнца. Залив имел очень мирный вид. Можно было бы вообразить себя совершающим увеселительную поездку, если бы не свист бомб и снопы искр, рассыпавшихся при взрыве. Все мои идиллические мечтания были грубо прерваны внезапным взрывом мины за несколько ярдов впереди нас. При взрыве она выбросила на громадную высоту вертикальную колонну пены вместе с прозрачным коричневым дымом. На минуту я думал, что на воздух взлетел один из наших миноносцев. Только пересчитав их несколько раз, я убедился, что все четыре совершенно целы и невредимы. Когда стало совсем светло, я заметил две джонки, стоявшие на якоре; одна была выкрашена в красный, а другая в белый цвет, подобно тому, как отмечаются границы при обыкновенных гребных гонках. Мне сказали, что они поставлены для обозначения пределов рандеву В.

С нашей палубы мы могли ясно различать в Порт-Артуре окна домов, сосчитать орудия на Золотой Горе и рассмотреть все траншеи, прикрытия и траверсы, соединенные друг с другом целой сетью тропинок. Можно даже было видеть некоторые из русских броненосцев, так как их мачты и боевые марсы возвышались над Тигровым Хвостом. Прямо против входа в гавань высоко на склоне холма были нарисованы два больших белых треугольника, — створные знаки для входа кораблей.

Сражение с тем же ожесточением продолжалось и весь следующий день. Мы собственно видели очень мало, потому что бой шел за обладание фортом, находившимся вне нашего кругозора. Вдруг сильный взрыв на суше потряс наше маленькое суденышко. Густое облако белого дыма медленно и величественно поднялось из земли и постепенно приняло форму гигантского гриба, превосходившего размерами все, когда-либо виденные мной, грозовые тучи. Три раза мы наблюдали огромнейшее облако дыма и три раза слышали оглушающий гул чудовищных взрывов. Захлопав в ладоши, мы закричали «Банзай!», предполагая, что русские взрывают пороховой погреб перед сдачею форта, но по возвращении в гавань капитан «Никко-Мару» объяснил нам, что эти взрывы происходили от нового ужасного оружия — мин, заложенных в земле (фугасы). Я рассматривал с большим интересом берега и общий характер скал при входе в Порт-Артур, где русские разбросали тысячи мин и поставили боны, сделав вход невозможным в буквальном смысле этого слова для всякого корабля, не обладавшего ключом к фарватеру. Вдруг трехтрубный броненосец медленно вышел из гавани и отдал якорь на внешнем рейде, полном таких драматических воспоминаний. Различить его название было невозможно. Командующий отрядом сделал какой-то сигнал, и мы тотчас все понеслись в море, скользя по водам, как стая нырков.

Русские сделали несколько выстрелов, но снаряды падали от нас на далеком расстоянии. Наши 11-дюймовые снаряды скоро заставили русский броненосец отойти под прикрытие Тигрового полуострова. Это был «Ретвизан», — один из самых лучших броненосцев в мире. Все наши разговоры и мысли были сосредоточены на возможности того, что нас пошлют ночью атаковать русский броненосец, но до заката солнца он вошел на внутренний рейд, и, тем положил конец всем нашим предположениям.

В этот день русские тралящие пароходы не выходили. Донесения, полученные из нашей армии, сообщали, что при последней бомбардировке в гавани было потоплено несколько маленьких пароходиков — по всей вероятности это и были пароходы, занимавшиеся тралением. За завтраком наш командир снова взял на себя обязанность повара, состряпав очень вкусную яичницу. Срок нашему 24-часовому дежурству истекал в полдень. По приходе смены миноносец возвратился в гавань для обычного суточного