– Слушай, ты же знаешь, что ведьмы оборотней не любят, – выдохнула она с дымом, задержавшись позади, и я не выдержал – обернулся. Нинор стояла на камне, глядя на луну, изрезанную линиями сухих ветвей. – Ну как не любят… Жить с вами трудно. Ведьмы любят свободу, а оборотни – собственники. Знаешь, сколько трагедий случилось из-за этой разницы, Дарьяр? Но кто-то будто издевается и пытается смешать не смешиваемое, как воду с маслом. Вас все равно влечет к ведьмам, хотя запрет крепнет из поколения в поколение.

Да, у нас нет своих самок. От оборотней у человеческих женщин не рождались девочки. У каждого за плечами собственная сказка о красавице и чудовище, и все они заканчивались по-разному.

Я не помню мать счастливой с отцом. Да и он не особо заморачивался отношениями с ней. Когда мы с Демидом выросли, успели скрасить последние годы ее жизни – забрали в Москву в квартиру, но она так и не могла забыть большую часть своей жизни.

Нинор уезжать отказалась. Поселилась рядом с ведьмаками, живо интересуясь их деятельностью. Солох мне однажды сказал, что она тоже ведьма. Кто бы сомневался.

– Но я знаю, Дар – ты не будешь таким, как твой отец. Потому что тебя воспитали моя дочь и я. Но скажи мне – неужели ты не можешь доказать это своей ведьме?

Я зарычал громче и принялся расхаживать из стороны в сторону. В голове взрывалась картинка, сдобренная воспоминаниями о крысином запахе – лента презервативов в моей руке. Она мне предлагает трахать ее с резиной!

Мой рев встряхнул ночную тишину леса и спугнул стаю летучих мышей биться в панике черными точками на фоне неба. Хорошо, что сейчас я не мог говорить! Нинор бы покатилась со смеху.

– Мда, – потерла она подбородок. – Вы же с ней оба из верхнего мира. Неужто не сможете договориться?

Меня достал этот ее монолог. Я развернулся и направился на поиски бревна. Но суть разговора уловил: кому-то придется идти навстречу. Ромка не пойдет. Я ей не нужен. Не так, как она мне. А моя звериная суть требует медового месяца, подчинения ведьмы и никаких презервативов! У меня вообще ни в какой части тела не укладывается это ее требование отгородиться от меня резиной! Но отдаленным участком сознания я улавливал ее загнанную логику – она просит дать ей знать, что я хоть как-то пойду ей навстречу, дам место для шага вперед, голос и свободу выбора. Хоть немного…

Но только это на словах хорошо, подальше от дома и приданного ведьмы. Ладно, ведьма! А что с ее крысой делать?!

На этом я набросился на первую попавшуюся елку и принялся ее драть со всей дури и таким ревом, что, наконец, перестал слышать собственные мысли…

…В дом вернулся под утро, вздремнув несколько часов в звере. Поселок укрыло туманом, кое-где уже горели огни в окнах, а в лесу слышались звуки и запахи сородичей, вышедших на прогулку в звериной ипостаси. Я постоял немного у крыльца, прислушиваясь, потом опустил взгляд на лапы, как учил отец… Мне нравились эти минуты перехода между одним миром и другим. Как просто иногда оставить прошлое за плечами – впиться когтями в дерн, зареветь на всю округу от тоски и броситься в звериный мир, очертя голову. Но всегда приходится возвращаться… И гораздо легче это сделать, когда возвращаться есть к кому.

Когда когти стали пальцами, я выпрямился и, подхватив джинсы, уселся одеваться на ступени. Жрать хотелось дико – оборот туда-сюда занимает много энергии, а тут еще вечерок удался…

Нацепив футболку, я проверил наличие ключей в кармане и направился к машине. Пора вернуться к привычному. К тому, что у нас получалось лучше всего – к завтраку. Я поехал в круглосуточный продуктовый, накупил еды, но только вышел на кассу, мобильный в кармане зажужжал.

С одной стороны – хорошо. Поселок небольшой, и все про всех знали. А магазин – точка сбора новостей. Продавец – жена главного врача нашей больнички – уже набрала воздух своей полной грудью и радостно улыбнулась, предвкушая мой допрос, когда я приложил аппарат к уху и протянул пластик. С другой – плохо. Звонил Горький.

– Рано ты.

– Сурово ты, Давид Вирранович, – вздохнул он на том конце. – Не подумал бы на тебя, что так будешь действовать.

– Ты не в моей шкуре, – раздраженно сгреб пакет с продуктами, натянуто улыбнулся продавщице и направился к выходу. – Твой спровоцировал.

– Рома никого из вас не выбрала, – усмехнулся он. – Допрашиваю запуганного главврача медотделения при приюте.

– И твой решил Роме помочь, – зло хлопнул я дверью машины.

– О, а ты не спишь? – ехидничал он устало.

– Не сплю, – процедил я, проворачивая ключ в зажигании.

– Чего так?

– Давид, что тебе?

– За сотрудницу свою переживаю. Обижаешь ее?

– Нет. Завтрак вот собираюсь готовить.

– Я ее в отпуск отправил вчера. Она не говорила?

– Нет.

– Понятно. У меня к тебе дело.

Я только покачал головой, недовольно сузив глаза на дорогу.

– Ты когда Ромалию спасал, помял шелупонь деревенскую изрядно. Припоминаешь?

– Допустим.

– Надо бы подъехать на опознание…

– Трупов?

– Нет, Дарьяр. Даже невезучий твой оппонент жив и здоров. Присосались они к эфиру крепко в своей деревеньке, у всех головы набекрень посъезжали. Мне нужно тебя допросить. Формально.

– Не знаю, Давид, у меня медовый месяц. Не хочу разбавлять его твоим отделением… Как-нибудь без меня можно?

– Нельзя, это Ромкино дело. Как можно?

– Ладно. Заедем.

– Хорошего утра.

– И тебе.

Настроение снова стало ни к черту. Я вернулся во двор, забрал пакеты с продуктами и тихо вошел в дом.

Ее я увидел сразу. Ромка спала на краю дивана в гостиной, кутаясь в полотенце. Только оно было недостаточно широким, и с порога открывался такой вид на Ромкину задницу, длинные ноги и все, что между ними, что у меня чуть пакет из ослабевших рук не выпал. Взгляд дрогнул, в висках сдавило, а зубы едва не раскрошились от силы, с которой я их сжал, чтобы сдержать рычание. Титаническим усилием заставил себя оторваться от созерцания и направиться в кухню. Только пред глазами все еще скакали солнечными зайцами будоражащие картинки, и я, бросив пакеты, свернул в душ, на ходу стягивая футболку.

* * *

Я подскочила на диване и заморгала, пытаясь вспомнить, где я вообще и что меня разбудило. Оглядевшись, с ужасом обнаружила, что сплю с совершенно голым задом, обмотавшись полотенцем по пояс. Высвободиться сразу не вышло – обмоталась на совесть. Я спустила ноги с дивана, прикрываясь полотенцем, и вытянула шею, заглядывая в кухню. Оттуда раздавался какой-то невнятный шелест.

– Воркуша! – подскочила