Я встретила его у двери своей комнаты; он шел по коридору Грейсон-Холла, а на голове у него была бейсболка «Бостон Ред Соке». Когда мы посмотрели друг на друга, я сначала запаниковала, не зная, стоит ли остановиться и поздороваться. «Вот так люди и знакомятся», — только и подумала я.

— Эй! Я Андреа. Рада знакомству.

Он засмеялся, услышав мое формальное приветствие, и отклонил голову налево, чтобы увернуться от носильщика с большой коробкой. Я осмотрела его сверху донизу. 170 сантиметров, чуть рыжеватый, довольно пухлый — это меня даже немного порадовало.

К концу первой недели мы с Николь сдружились с двумя девушками, жившими по соседству. Одну звали Дженни — милая, смешливая уроженка Кейп-Кода, которую, похоже, обожало все мужское население общежития. Другую — Сабрина; это была маленькая, грудастая брюнетка из Джерси с запоминающимся смугловатым лицом и полными губами, которая никогда не лезла за словом в карман. Они сразу мне понравились. Поначалу мы просто ходили вместе с ними в столовую, рассказывая смешные истории о странных персонажах, которых успели встретить в общежитии, а потом уходили в чью-нибудь комнату и смотрели старые серии «Бухты Доусона». Но вскоре мы стали совсем неразлучными. Мы поменяли графики просто ради того, чтобы провожать друг дружку на лекции; мы вместе спали на тесных двуспальных кроватях, постоянно, целыми днями болтали, вместе готовились к прогулкам в пятничный и субботний вечер, часто и громко смеялись. В наших отношениях не было ничего «простого»: мы были одержимы друг дружкой. И я была им за это благодарна.

Дэниэл, парень, которого я встретила в первый день, жил всего в двух дверях от меня, так что мы проходили друг мимо друга раз по десять-двадцать в день. Мы с Николь подружились и с ним, так что иногда он заходил к нам в комнату поздороваться, поболтать или чем-нибудь перекусить. Его веселость меня просто потрясала. Да что там, она потрясала всех. Его шутки разряжали обстановку и сделали его популярным. Его имя знали все. Он делал самые остроумные и лаконичные наблюдения из всех, что я слышала, и я просто не могла сдержать неконтролируемый смех, плотный и жирный, как опрокинутый галлон молока. Я смеялась до слез, до тех пор, пока не становилось трудно дышать. Из-за этих эмоций мне хотелось чаще бывать рядом с ним. Как ни странно, казалось, что сам Дэниэл смеялся только из-за меня. Он подтрунивал над моими манерами, моей эксцентричностью, и, хоть я и закатывала глаза, мне на самом деле нравилась его улыбка. Мне нравилось слышать его мягкий, особенно по сравнению с моим, смех. Я заметила, что черты характера, которые он называл моими странностями, были теми же самыми, которые я находила странными и даже раздражающими в маме. И почему-то из-за этого я чувствовала себя странно, но одновременно спокойно.

Через две пятницы после начала семестра большая группа наших новых друзей собралась в комнате отдыха на вечеринку, и я узнала, что Дэниэл не только веселый, но и очень умный. В каком-то разговоре о наших специальностях парень, сыпавший шутками и остротами с того самого момента, как я его встретила, показал, что мозгов у него куда больше, чем можно предположить. Он рассказал мне, что выбрал специальность журналиста, и начал с энтузиазмом вещать о писательстве, языках и литературе. Меня впечатлило, как он лихо ссылался на «Элементы стиля» — одну из всего двух книг, которые он взял в колледж из дома (второй была «Над пропастью во ржи» Сэлинджера). «Какой парень вообще читает такие книжки?» — спросила себя я. Мы сравнили расписания уроков и обнаружили, что они почти совпадают, по крайней мере, в области антропологии и истории кинематографа. Мы упивались нашими разговорами, с удовольствием попивая под них пиво Pabst Blue Ribbon.

Через несколько часов, когда луну уже начало клонить в сон, и солнце уложило ее в постель за холмами Амхерста, мы с Дэниэлом тоже пошли спать. Я лежала в комнате одна на длинной двуспальной кровати под одеялом цвета красного яблока в карамели и думала о новом друге. Познакомившись с Дэниэлом, я словно откусила кусочек какого-то незнакомого и очень странного блюда. Многослойного, сложного, с непонятным вкусом, который, тем не менее, настолько мне понравился, что я сразу захотела еще. Возможно, больше всего меня привлекало то, что, сколько бы я ни пробовала, никак не могла насытиться. Я всегда замечала какой-нибудь новый нюанс, что-то, что я только начинала для себя открывать.

Шли месяцы, мы сближались друг с другом. Мы вместе ходили на лекции по истории кинематографа, вместе ужинали в столовой имени Франклина: он ел бублики из пумперникеля[17], обмакивая их в творожный сыр и заедая супом минестроне, а я — то же самое, что и в детстве: куриные наггетсы и картошку фри. А вечером в четверг — мы его еще называли «пьющий четверг» — мы устраивали вечеринку, настолько громкую и долгую, насколько позволяло начало уик-энда.

Я знала, что больше всех нравлюсь ему. Из всех четырех девушек в нашей компании он ставил на первое место меня, и мне даже не требовалось подтверждение от него. Я была уверена в этом благодаря нашей интеллектуальной «химии»: мы полночи сидели в фойе у лифта, когда все остальные уже давно спали, и обсуждали все, что придет в голову — от фильмов Мартина Скорсезе до наших матерей и худших блюд в университетской столовой.

Лишь на День святого Валентина, на второй месяц следующего семестра, я почувствовала, что наши отношения меняются. И я, и все три мои подружки были одинокими и говорили об этом с большой печалью. Мы лежали кучей, обнимаясь, на наших с Николь составленных вместе двуспальных кроватях, восторженно пищали от фильма «Из 13 в 30», плача, пели песню Love Is a Battlefield и ели «Данкин Донатс» в розовой глазури. Зашел Дэниэл и, увидев нас вместе, встревожился: вот до какого ужасного состояния можно довести группу девушек, слишком серьезно относящихся к чисто коммерческому празднику.

— У меня для всех вас кое-что есть. Ничего особенного, но, учитывая, как вы, девчата, серьезно относитесь к этому дурацкому празднику, думаю, вам должно понравиться.

Он вручил Дженни, Николь и Сабрине листы бумаги, сложенные втрое, потом повернулся, чтобы отдать мне мой лист, улыбнулся и вышел из комнаты, по-джентльменски поклонившись.

Как только тяжелая дверь закрылась за ним, мы поспешно развернули открытки. На несколько минут в комнате повисла тишина: мы читали поздравления, предназначенные лично для нас. Каждой из нас досталось свое стихотворение о любви — 50-строчное, за авторством одного из его любимых поэтов. Строфы были напечатаны сверху страницы, а внизу оставалось место для пары абзацев рукописного текста. Сабрина, Николь и Дженни получили очень милые и прочувствованные послания, в которых он рассказывал, что считает каждую из них особенной и что время, проведенное с ними, он никогда не забудет. Но вот на моем листке, под стихотворением «Искусные подписи» Кеннета Кэрролла, было всего одно предложение.