Больше я ни разу не надела того черного шелкового топика, в котором фотографировалась. В тот вечер, когда была сделана фотография, мы все вместе пошли на вечеринку в наше любимое студенческое братство — только в их здании подавали «сок джунглей»[19] в неограниченном количестве. Весь тот вечер вполне мог стать замечательным воспоминанием: мы заказали на вынос пиццу «вечериночного» размера с курицей «Баффало», целый час готовились в комнате Сабрины, слушая убойную музыку и попивая мохито, смеялись и танцевали до упаду на танцполе. Но потом, примерно минут через десять после того, как мы ушли из здания братства и, пошатываясь, побрели к своему общежитию, все покатилось под откос. Мы решили пойти к общежитию другой дорогой — мимо ряда домов, где тоже шли собственные пьяные вечеринки. В доме справа от нас из всех окон высовывались люди и оглушительно звучал рэп. Перед дверью стояла группа ребят. Николь дружелюбно крикнула им «Э-э-эй!», и мы замедлили шаг. Ребята обернулись, и самый высокий из них подошел к нам. Он ответил с таким же энтузиазмом, как у Николь:

— Вы куда, девчонки?

Мы остановились на тротуаре, и Николь спокойно объяснила, что мы только что ушли и возвращаемся в общежитие. У нее был настоящий дар — завести разговор с кем угодно, и, похоже было, что с помощью своих чар она нашла нам новую вечеринку. Но потом послышался голос какого-то парня, сидевшего на траве:

— Эй, ты!

Он смотрел на меня. Я улыбнулась и собиралась поздороваться в ответ.

— Жирухам вход воспрещен!!

Меня словно в живот ударили.

Я застыла на тротуаре, не в силах даже убежать. Я посмотрела на тех ребят — трое или четверо согнулись от хохота в три погибели. Николь тут же покрыла парня, который меня обидел, отборным матом. Я даже испугалась, что она его ударит, когда увидела, как она подходит поближе. Дженни и Сабрина взяли меня под руки и потянули вперед, к общежитию. Я ухватилась за Николь, благодарная, что она бросилась на мою защиту в тот момент, когда я сама осталась абсолютно беззащитной. Я увела ее вместе с остальными. «Со мной все в порядке», — сумела выдавить я из себя.

Я закрыла волосами лицо, чтобы спрятать слезы. Николь обняла меня и притянула к себе; я почти положила голову ей на плечо. Она убрала мои растрепанные волосы за уши. Я обожала своих подруг за то, что они попытались сменить тему, что болтали в течение всей мучительной дороги домой — то была доблестная попытка меня отвлечь.

Пересматривая фотографии того вечера, я снова вспомнила об унижении. И об удушающей правде: чем больше я вырастала, тем меньше себе казалась.

На занятиях, какими бы вескими ни были мои мнения и какими интересными — идеи, я просто не могла заставить себя поднять руку, боясь привлечь к себе внимание. Я молча, скромно сидела в дальнем конце класса, за партой, за которой еле помещалась. По вторникам и четвергам, если я опаздывала на лекцию хотя бы на пять минут, я всерьез раздумывала, не пропустить ли ее совсем, потому что знала, что для меня нет ничего страшнее, чем пробираться через плотные ряды собратьев-студентов к единственному свободному месту.

Я считала, что мои отношения с Дэниэлом, моя первая настоящая, чистая романтическая любовь, доставят мне совершенно новую радость. Думала, что они что-то изменят, удовлетворят какое-то внутреннее стремление к любви, и я наконец-то смогу похудеть. Вместо этого, сблизившись с ним, я еще растолстела. Поначалу я даже задумывалась: может быть, я остаюсь толстой, потому что любовь придала мне уверенности, а толстею еще больше, потому что мне комфортно? Может быть, я просто довольна тем, что меня принимают такой, как есть? Или все из-за того, что мой парень так же обожает переедать, как и я? У нас обоих отношения с едой были примерно одинаковыми. Когда мы ходили в кафе или ресторан, то обязательно заказывали полный ужин — от закусок до десертов. Мы съедали большую пиццу с курицей «Баффало» на двоих и по порции луковых колечек, а потом шли в темный кинотеатр; у меня в сумочке лежало столько шоколадок, что хватило бы на целый день продаж продуктового магазина. Мы это ни разу не обсуждали, но, похоже, он тоже разделял мою любовь к экстремальному приему пищи.

Вместе с Сабриной я тоже ела.

В один из последних дней семестра, перед летними каникулами, мы с ней ездили по Амхерсту в ее «Джипе». Наша обычная вечерняя рутина: мы говорили, пели, открыв окна машины, пили кофе со льдом, молоком и сахаром. А потом ехали покупать обычный полуночный ужин. Мы уже проехали через автомобильную кассу «Данкин Донатс», где я заказала бублик со всеми наполнителями и колбасой, яйцом и сыром сверху, пончик с ванильным кремом и кофе. Сабрина заказала такой же сандвич, но без яйца. Следующей остановкой стал «Макдональдс», где Сабрина крикнула в маленький микрофончик «Две большие картошки фри, пожалуйста!», а я, сидя на пассажирском месте, раздумывала, не добавить ли к этому еще и «Макфлурри».

Мы уехали. У меня на коленях лежала куча бумажных пакетиков, и мы стали есть, в перерывах между жеванием распевая во все горло. Где-то во время разговора, или песни, или смеха мы все доели. Я посмотрела на последнюю полоску картошки, взяла ее, поднесла ко рту и медленно прожевала. Проглотив ее, я повернулась к Сабрине.

— Знаешь, по-моему, мне вообще не нравится картошка фри из «Макдональдса», — сказала я. Она засмеялась. Я тоже засмеялась. Мысль была весьма интересной, учитывая, что я покупала картошку фри в «Макдональдсе», наверное, не меньше семисот тысяч раз. Несмотря на это, я все равно ее ела. Когда заиграла следующая песня — она была медленнее, чем предыдущие, — мы замолчали, и я задумалась о том, что же только что ей сказала. О картошке фри. Мне даже интересно стало, сколько же я всего ем, чего даже не люблю. А потом я даже ненадолго задумалась: а может, я ем вообще не потому, что мне нравится еда?

На самом деле мне просто нравилось проводить время с Сабриной — слушать нашу любимую музыку, подолгу и всерьез с ней разговаривать, по-настоящему любить ее как подругу. Безрассудное поедание всего подряд было просто еще одной вещью, которая нас сближала. Рядом с ней было есть как-то очень легко, к тому же она ела примерно то же, что и я, хотя и заметно меньше. Мы даже выглядели похоже — черные, как смоль, волосы, оливковая кожа, разве что она была почти на 30 сантиметров ниже меня. Но рост 150 сантиметров вполне ей подходил. У нее, конечно, тоже был небольшой лишний вес, но она выглядела типичной итальянкой с круглой попой и пышной грудью. Я же выглядела просто жирной. У меня не было ни выраженных ягодиц, ни бедер, ни груди — просто равномерно распределенная масса.

В нашей компании вообще не было худышек — не считая Дженни, но мы считали ее аномалией. Джен ела, наверное, примерно как парень-старшеклассник, который шесть дней в неделю играет в американский футбол и занимается легкой атлетикой. А еще она спала днем. Тем не менее, она носила топики, демонстрируя всем подтянутый плоский животик.

У Николь, второй по худобе, было всего шесть лишних килограммов — это, по моим стандартам, чуть ли не идеал. Она ела столько, сколько хотелось — сандвичи с сыром на завтрак, бублики с дюймовым слоем творожного сыра, — но, тем не менее, выглядела здорово.