Он снял трубку и нажал на аппарате кнопку вызова секретаря.Дверь в приемную по-прежнему оставалась открытой, но Чуйков этого якобы незамечал.

– Слушаю, Игорь Васильевич, – голос ВерыФилипповны звучал одновременно из двух мест: из трубки и из приемной.

Это почему-то показалось Чуйкову забавным, и оннепроизвольно хмыкнул. Настроение у него превосходное. А зря, между прочим, онхмыкает и демонстрирует свою беззаботность. По идее, расстраиваться бы надо.Олег, разумеется, в курсе, и другой заместитель тоже, но Вере-то совсем необязательно догадываться об истинном положении дел.

– Олег Ревазович на месте? – сурово спросил он,пытаясь нахмурить брови и тем самым вогнать себя в нужный настрой.

– У себя.

– Попросите его зайти ко мне.

Вот так, официально. Вместо того чтобы позвонить Олегу прямов кабинет или на мобильник, вызываем через секретаря. Вера знает, что этопризнак неудовольствия: если директор вызывает заместителя через секретаря, тоон сердится. А директор после такой публикации и должен сердиться, а как жеиначе? Это он перед Верой Филипповной строит из себя стойкого и неунывающего, ана самом деле он в гневе. Вот так будет правильно.

Ахалая появился в кабинете Чуйкова буквально через минуту, уних общая приемная, от двери до двери – десять шагов. Прикрыл за собой дверь иодним гибким движением устроил себя в кресло по другую сторону стола.

– Ну что? Я так понимаю, что все сработало? –негромко спросил он, доставая сигареты. – Я с девяти утра на месте,телефон у Веры надрывался все утро. Меня тоже любопытствующие одолевают.Слушай, мне даже в день рождения столько людей не звонит! Вот воронье! Чуют,где падалью пахнет.

– Похоже, сработало, тьфу-тьфу, чтоб несглазить, – Чуйков постучал по деревянной столешнице. – Олег, я хочу,чтобы все ответственные звонки ты сделал сам. Боюсь запороть. Ты же знаешь моиспособности.

Ахалая кивнул, выпустил сигаретный дым в потолок и понимающеулыбнулся.

– И кто нам уже позвонил по интересующему нас вопросу?

– Вот эти деятели, – Игорь Васильевич протянулзаместителю листок. – Может, не все они собираются отказываться от нас, ноесли кто-то собирается, то нужно сделать так, чтобы не сорвалось. Ну что я тебеобъясняю, ты сам все понимаешь, мы десять раз это обсуждали.

– Хорошо, я всем позвоню. А адвокат? Ты с ним ужесвязался?

– Пока нет. Не хочу, чтобы он что-нибудь заподозрил,чем меньше людей будет в курсе, тем лучше. Как только ты мне назовешь хотя быодин сорванный контракт, я тут же с ним свяжусь, начну рвать на себе волосы,возмущаться и требовать восстановления моего доброго имени и возмещенияупущенной выгоды. А пока я буду тихо переживать из-за того, что нашу фирмузлобно оклеветали.

– Тебе виднее, – Ахалая погасил сигарету впепельнице, сунул в карман зажигалку и полученный от Чуйкова листок. –Пошел отзваниваться. А ты давай переживай, только не тихо, а громко, чтобы всезнали.

Дождь моросил не переставая, он начался еще ночью, и сейчас,в три часа дня, Настя все еще слышала сухое потрескивание мелких водяных капельо стекла и жесть. Откладывать прогулку больше нет смысла, через час придет медсестраделать массаж, а потом начнет смеркаться. Не такая уж Настя Каменскаябесстрашная, чтобы гулять в сумерках по лесу. Можно, конечно, идти не влево отдома, в лес, а вправо, в сторону других домов, но ей отчего-то не хотелось. Еемогут заметить, увидят новое лицо, начнут приставать с расспросами, кто такая,почему живет у Дюжина. Вступать в разговоры и заводить знакомства в ее планы невходит. Не то чтобы она скрывалась или пыталась сделать секрет из своегопребывания в Болотниках, вовсе нет, ведь весь медпункт и так знает о ней, и вмагазине знают, сегодня уже по ее заказу привозили хлеб, джем и масло. Простонет у нее настроения общаться с посторонними.

Решено, надо собирать ноги, палку и одежду в единое целое инести это целое, вернее – тащить, на променад. Сегодня уже среда, пораприбавлять минуты и довести их количество до двадцати. Нога не сказать чтобытак уж быстро восстанавливалась, ей и пятнадцати минут хватало выше крыши,чтобы выжать из Настиных глаз слезы и заставить ее обливаться потом, новсе-таки… Все-таки после того, как позавчера она вдруг поняла, в чем дело, ейпоказалось, что стало чуть полегче. Совсем чуть-чуть. Но ведь стало же. Или ейтолько показалось?

Капюшон, конечно, голову закрывал, но лицо от дождя все равноне спасал, порывы ветра размазывали влагу по щекам и губам, вода по подбородкуи шее затекала под шарф, и в целом все было достаточно противно. Однако Настятерпеливо двигалась по тропинке в глубь леса, десять минут туда, десять –обратно, и думала о том, как справиться с проблемой. Да-да, с той самой.

Был в ее жизни еще один мужчина, о котором она не подумала,когда перебирала все возможные варианты. И как только она о нем вспомнила, тосперва ужасно удивилась, как же это она о нем забыла, ведь должна была подуматьв первую очередь именно о нем, а потом сообразила, что в этом-то и есть сутьголоволомки. Потому и не вспомнила, что не хотела вспоминать. Потому и невспомнила, что именно в нем, вернее, в отношениях с ним, состоит проблема,которую она тщательно задвинула в дальний уголок и теперь перед самой собойделает вид, что у нее все отлично, просто лучше не бывает.

Ее новый начальник Вячеслав Михайлович Афанасьев. Ее бывшийсокурсник, троечник и прогульщик, мелкий спекулянт, любитель пива и футбола. Когдаон сменил вышедшего на пенсию полковника Гордеева, Настя пришла в ужас: послемудрого и опытного Колобка попасть в подчинение к Афоне, которого она презиралаи недолюбливала еще в студенческие времена и с которым после выпуска ни разу невстречалась.

И с первого же дня их совместной работы на Петровке онанового начальника невзлюбила. Более того, она не сочла нужным эту свою нелюбовьскрывать. И даже более того, она открыто сказала Афанасьеву, что хоть и будетработать под его руководством, но уважать его не будет никогда. И вотспрашивается теперь, зачем она это сделала? Чтобы потешить свое самолюбие,выплеснуть то, что думает, а потом гордиться собой: вот, мол, какая я крутая исмелая, не побоялась сказать правду начальнику? Господи, глупость какая! Никогдаподобные мотивы ее действиями не руководили. Тогда зачем? Ведь понимала же, немогла не понимать, что с того момента ее работа в отделе, которым руководитАфоня, превратится в медленный, непрекращающийся ад. Что он будет ее ненавидетьи не будет знать, что с этим делать, потому что у него хватит ума не мстить ейза оскорбление. Но и простить ее он не сможет. А кто простил бы? С того дняподполковник Каменская вызывает у него только раздражение, является источникомнегативных эмоций, и из-за этого они не могут нормально общаться и обсуждатьслужебные вопросы. Афоня пытается, поелику возможно, игнорировать ее, а ужкогда не удается, то между ними возникает такое напряжение, что можно снабжатьэлектричеством весь Красноярский край. Или Хабаровский. В результате ровнополовину служебного времени Настя думает о преступлениях, которые надораскрывать, а вторую половину тратит на то, чтобы как-то исхитриться,извернуться и избежать прямого общения с начальником. Она перестала с радостьюдумать о работе и с удовольствием на нее приходить, как это было при Гордеевена протяжении полутора десятков лет их совместной службы. Минувшей весной она –неслыханное дело! – взяла больничный при первых же признаках простуды ичестно отбыла дома все десять дней, в течение которых чуть покашливала даслегка сопливилась. Такое она позволила себе впервые в жизни, вот до чего наработу идти не хотелось. И нога болит, наверное, как раз потому, что ейсмертельно не хочется возвращаться в свой кабинет и контактировать с Афоней. Незря, ох, не зря сказала она Коле Селуянову, что работала бы, сидя дома и невстречаясь с начальством. Слова будто из подсознания вырвались, она проговорилаих и поняла, что в этом и есть ее проблема. Она испортила отношения сАфанасьевым и теперь пытается, как страус, спрятать голову в песок, уклонитьсяот общения с ним и придумать, как бы так устроиться, чтобы и работатьпродолжать, и на работу не ходить. А это не решение проблемы. Если отношенияиспорчены, нельзя делать вид, что их нет совсем. Надо признаться себе, что ониплохие, и постараться понять, чего ты хочешь: чтобы они стали нормальными,чтобы так и оставались плохими или чтобы их не было вовсе. Хочешь, чтобы их небыло, – напиши рапорт и уходи, никогда больше с этим человеком невстречайся и не общайся. Не уходишь? Тебя устраивают такие отношения? Да нетже, совершенно очевидно, что не устраивают, вон даже на такую любимую работуходить не хочется. Стало быть, ты не хочешь, чтобы отношения оставалисьплохими. Тогда остается одно: ты хочешь, чтобы они стали нормальными. Можетбыть, ты сама себе не признаешься в том, что хочешь этого, но ведь другого-топути нет, ты же только что сама эту формулу вывела: или нормально, или плохо,или никак. Получается, что путь у тебя, Каменская, только один. Ты отношенияиспортила, тебе и нужно их исправить. Но как? Как это сделать? Пойтиповиниться, попросить прощения? Или ничего не говорить, а молча войти в кабинетс бутылкой и предложить выпить? Брр!