– Ты должна, Изабелла, У тебя нет выбора. Они сведуттебя с ума, если ты останешься здесь. Уезжай. На шесть месяцев, на год. Мы всепродумаем и будем поддерживать связь. Ты сможешь давать мне указания,инструкции, все, что угодно, только не оставайся здесь. Ради Бога, не оставайсяздесь. Я не переживу, если... – он уронил голову на руки и заплакал, – есличто-нибудь случится с Алессандро или с тобой. – Он посмотрел на нее, а из егоголубых глаз все еще текли слезы. – Ты мне как сестра. Амадео был моим лучшимдругом. Ради Бога. Уезжай. Ты могла бы поехать в Париж.

– Но что мне там делать? Там больше никого нет. Нидедушки, ни родителей. И если эти люди могут сделать это со мной здесь, то имничего не стоит совершить это и во Франции. Почему бы мне не найти уединенноеместо здесь, в провинции, может быть, неподалеку от Рима? Если никто не будетзнать, где я, то нет никакой разницы.

Но теперь Бернардо уже сердито посмотрел на нее:

– Не начинай играть в старые игры. Убирайся, чертподери! Сейчас же! Поезжай куда-нибудь. Куда угодно. Но только не в предместьеРима, не в Милан и не во Флоренцию. Убирайся к черту на рога!

– Что ты предлагаешь? Нью-Йорк? – произнесла она ссарказмом. Потом вдруг замолчала, размышляя, а Бернардо наблюдал за ней,надеясь и моля Бога. Она молча кивнула в знак согласия, трезво посмотрела нанего, а затем медленно встала с постели и пошла к телефону.

– Что ты делаешь?

Ее взгляд говорил, что ее не победили, что она не сдалась.Что еще остается надежда. Она не исчезнет на год. Она не позволит им прогнатьее из родного дома, отлучить от работы. Но она уедет. На некоторое время. Еслиэто можно будет устроить. Ее глаза снова заблестели, когда она взяла трубку.

Высокая стройная блондинка с челкой, закрывающей один глаз,сидела в маленькой ярко-желтой комнате, печатая на машинке. У ее ног спалмаленький коричневый кокер-спаниель, а вокруг было множество книг, цветов вгоршках и горы бумаг. Семь или восемь пустых кофейных чашек, проверенныесобакой, лежали перевернутыми, а на окне был приклеен плакат с видомСан-Франциско. Она называла его своим видом. Вероятно, это был кабинетписательницы. Вставленные в рамки обложки ее последних пяти книг косо висели напротивоположной стене среди так же криво развешанных фотографий яхты у причалав Монте-Карло, двух детей на пляже в Гонолулу, президента, принца и ребенка.Все они имели отношение к ее публикациям, любовникам или друзьям, заисключением ребенка, который был ее собственным. Дата на фотографии говорила отом, что она сделана пять лет назад.

Спаниель лениво пошевелился, наслаждаясь теплом нью-йоркскойквартиры, и женщина за пишущей машинкой вытянула босые ноги и наклониласьпогладить собаку.

– Подожди, Эшли. Я почти закончила. – Она схватилачерную ручку и сделала несколько поспешных исправлений длинной изящной рукойбез колец. В ее голосе явно слышался южный акцент жительницы Саванны. Этотголос напоминал о плантациях и званых вечерах, элегантных гостиных южан. Этобыл голос представительницы знатного рода. Леди. – Черт возьми! – Она вновьсхватила ручку, вычеркнула половину страницы и стала неистово шарить по полу впоисках двух страниц, написанных час назад. Они где-то лежали: отпечатанные,переделанные и исправленные. Она переделывала книгу.

В тридцать лет ее фигура оставалась такой же, как вдевятнадцать, когда она приехала в Нью-Йорк, чтобы стать манекенщицей, вопрекияростным протестам семьи. Она продержалась на этой работе год, ненавидя ее, ноне признаваясь в этом никому, кроме своей любимой соседки по комнате,приехавшей из Рима, чтобы изучать американский дизайн. Как и Наташа, Изабеллаприехала в Нью-Йорк на год. Но Наташа взяла в колледже академический отпуск нагод, чтобы попытаться пожить самостоятельно. Это было совсем не то, чего хотелидля нее родители. Выходцы из богатой южной аристократической семьи, но почтиобнищавшие, они хотели, чтобы она окончила школу и вышла замуж за милогомальчика-южанина, чего вовсе не желала Наташа.

Единственное, чего ей хотелось в девятнадцать лет, этовырваться с Юга, попасть в Нью-Йорк, зарабатывать деньги и быть свободной.

Она действительно сделала деньги, работая манекенщицей, азатем журналисткой, не связанной с определенной редакцией. Она даже некотороевремя была свободной. Пока не встретила Джона Уолкера, театрального критика, ине вышла за него замуж. Через год у них родился ребенок, а еще через год ониразвелись. Все, что у нее осталось, это великолепная фигура, потрясающаявнешность, талант писательницы и пятнадцатимесячный ребенок. А пять лет спустяона написала пять романов и два киносценария и стала звездой в литературноммире.

Она переехала в большую удобную квартиру на Парк-авеню,устроила сына в частную школу, наняла экономку, выгодно вложила деньги. Добавивуспех к своей красоте, Наташа добилась всего.

– Миссис Уолкер? – Раздался тихий стук в дверь.

– Не сейчас, Хэтти. Я работаю. – Наташа отбросилаупавшие на глаза длинные светлые волосы и снова принялась рыться в ворохебумаг.

– Вам звонят. Думаю, это важно.

– Уверена, что нет.

– Но сказали, что звонят из Рима.

Дверь распахнулась прежде, чем Хэтти успела добавить хотьслово. В уговорах больше не было необходимости. Наташа как была босиком быстропробежала по ярко-желтому полу через кухню к телефону. Узкие джинсы плотнооблегали ее длинные стройные ноги и соблазнительно обрисовывали бедра, амужская рубашка была завязана узлом под небольшой грудью.

– Почему ты не сказала, что звонят из Рима? – Онаукоризненно посмотрела на негритянку с мягкими вьющимися седыми волосами, апотом быстро улыбнулась ей. – Не волнуйся. Я знаю, какой несносной бываю, когдаработаю. Только не входи туда. Никаких чистых кофейных чашек, ни поливкицветов, ничего. Мне нужен беспорядок.

Хэтти притворно нахмурилась, слушая знакомую тираду, иисчезла в направлении спален, пройдя через светлый, залитый солнцем холл, аНаташа схватила телефонную трубку:

– Алло?

– Синьора Наташа Уолкер?

– Да. – Вам звонят из Рима. Минутку, пожалуйста.

Наташа сидела очень тихо и ждала. Она не разговаривала сИзабеллой с тех пор, как узнала о постигшем ее несчастье. Она собиралась лететьв Рим на похороны. Но Изабелла не захотела. Она попросила ее подождать. Наташаписала и ждала, но впервые за одиннадцать лет их дружбы не получала ни ответов,ни известий. Никогда еще, с тех пор как Изабелла покинула квартиру, в которойони прожили целый год, и вернулась в Рим, Наташа не чувствовала себя настолькоотрезанной от подруги. Тогда она тоже не писала в течение первых несколькихмесяцев, но из-за того, что была слишком занята дизайном, а потом по ушивлюбилась. Ах, как она была влюблена! Наташа до сих пор помнила строчки ееписем: «... и он великолепен... и я люблю его... какой красивый... такойвысокий блондин, и я буду работать на него в «Сан-Грегорио», занимаясьнастоящей высокой модой...» Радость и возбуждение не проходили все эти годы.Для этой пары медовый месяц длился вечно. И вдруг его не стало. Наташаокаменела от ужаса, когда услышала сообщение в шестичасовом выпуске новостей.