ее во рту164. Родители кормят детей и, как следствие, владеют ими. Когда дети подрастают, становятся охотниками и начинают кормить родителей, из их отношений уходит элемент безусловного доминирования.

Животные племени не добывают еду для своей приемной семьи, поэтому не могут претендовать на смену статуса и, как следствие, автономию. Для животных в западных культурах такая зависимость от людей – естественное следствие одомашнивания. Адаптация кошек и собак к совместной жизни с людьми, основанная на дрессировке, также основана на асимметрии. В мегаполисе людям неизбежно приходится доминировать над своими питомцами, в том числе чтобы защитить животных. Метро, улица, детская площадка могут быть опасны для них, а прием у ветеринара зачастую вызывает сильный стресс. «Когда я надеваю на свою собаку намордник, я могу быть уверена, что она не съест отраву догхантеров. Увидев ошейник с шипами, мамы не подпускали к моей Анкель своих детей, которые любят тыкать „щеночку“ пальцем в глаз», – комментирует художник Аня Мохова, опекун баварской горной гончей. Жизнь с животными-компаньонами в насыщенном городском пространстве пронизана отношениями власти и подчинения, поэтому стремление к признанию субъектности животного в быту, проявление внимания к ее или его индивидуальным особенностям требуют от нас сознательных усилий. Ответы участников исследования Оуэнс и Грауэрхольц содержат один из рецептов того, как выстроить симметричные отношения с питомцами, когда это уместно: отказываясь от иерархически заряженных антропоморфных статусов – родителя, владельца, хозяина и собственника, – мы сопротивляемся распространению упрощенных представлений о животных на наше повседневное взаимодействие с ними. И хотя именно принадлежность определенному человеку – единственное обстоятельство, которое может защитить собаку, потерявшую своего опекуна, от принудительной стерилизации, использование слов «владелец» и «хозяин» всегда будет иметь оттенок превосходства. Поэтому не-родители предпочитают называть себя опекунами (в значении caretaker – ответственного за заботу о животном) и описывают взаимоотношения с питомцами как горизонтальные, основанные на равенстве разных165. Эта модель не исключает проявлений доминирования, когда это необходимо.

Рискуя повторить некоторые аргументы, я хочу подчеркнуть, что различие двух культур проявляется в качествах животных: в одном случае они неудобные (дикие, потенциально агрессивные и иногда нехаризматичные), в другом – удобные (ручные, дружелюбные и, как правило, трогательные). Ради символического искупления вины за отнятую жизнь индейцы заботятся о непосредственных жертвах – детях убитых ими диких зверей. Обычай предписывает терпеть агрессию с их стороны в порядке самонаказания. Неудобства напоминают охотнику, что именно он – источник дисбаланса. В то же время для современных американцев, как и для жителей многих других стран мира, животное-ребенок – это форма самокомпенсации за отсутствие безусловной любви, следствие отказа от деторождения или усыновления ребенка. Многие люди нуждаются во взаимной привязанности, но не хотят или не могут нести ответственность за детей. В этом случае выбор падает на удобных питомцев. Прирученные животные нуждаются в человеческой заботе, что располагает к принятию родительской позиции. Чем острее питомец нуждается в человеке, тем выше легитимность этого статуса: забрать животное из приюта – значит взять под опеку того, кому это жизненно необходимо. Беззащитность, обманутое доверие, увечья и врожденные дефекты делают потребность животного в покровителе еще более ощутимой. Принимая на себя ответственность за брошенное, возможно, нездоровое животное, которое расплачивается за свое доверие к людям (качество, закрепившееся на генетическом уровне в ходе самоодомашнивания), человек совершает поступок, достойный уважения. В этом контексте отношение к животному как к родному ребенку может показаться высшим проявлением милосердия. С распространением родительской модели взаимоотношений аргументы против сравнения животных с детьми постепенно теряют убедительность, а стремление быть внимательными к их истинной природе требует еще большей самодисциплины. 64% респондентов из выборки Оуэнс и Грауэрхольц назвали себя родителями своих питомцев. И хотя авторы исследования были знакомы с критикой подобного подхода, результаты опроса побудили их поддержать легитимность идеи межвидового родительства как возможности «любить и чувствовать себя любимым без трудностей, связанных с рождением ребенка»166.

Итак, в двух радикально отличных культурах симуляция родительских отношений с животными может использоваться одинаково – как способ сохранить привычный образ жизни, в том числе морально устаревшие бытовые традиции и социальные роли. Принимая в семью животных на правах детей, и индейцы Амазонии, и жители США верят, что обеспечивают им лучшую жизнь. В действительности, обещая заботиться о питомцах, как о собственных детях, они заключают контракт с самими собой, отталкиваясь от исходно ложного тождества. В итоге отношения между животным и человеком строятся не на основе их индивидуальных характеристик, потребностей и предпочтений, а на базе принципов взаимодействия, типичных для конкретной культуры. В обеих системах человеческая опека как условие выживания животных выступает моральным оправданием родительской модели взаимоотношений с ними. Приравнивая асимметричные роли питомцев и их опекунов к схеме «ребенок – родитель», современная культура побуждает людей проецировать привычные представления о потребностях детей на кошек и собак, не принимая во внимание тот факт, что их интересы отличаются от человеческих. К тому же животные, как и люди, меняются по мере взросления, а значит, модель взаимодействия с ними должна быть подвижной.

Поскольку тексты воображаемых контрактов на опеку составляют люди, они решают, какие обстоятельства считать форс-мажорными, достаточными для прекращения своих обязательств в отношении животных. В культуре индейцев Амазонии круг таких обстоятельств строго ограничен нормой пожизненной заботы о питомцах, которая предписывает терпеть неудобных животных. Поводом нарушить этот принцип становится лишь чрезмерно агрессивное поведение, создающее прямую угрозу для жизни людей. Между тем решение избавиться от опасного животного не может быть индивидуальным, так как характер обращения с ним, согласно верованиям индейцев, может повлиять на судьбу всего племени. В обществах, которые мы называем цивилизованными по сравнению с аборигенными культурами, понятие «форс-мажор» отражает ценности индивидуализма – каждый опекун вправе вписать в свой воображаемый контракт убедительную для себя причину его расторжения. Это обстоятельство во многом объясняет, почему каждый год миллионы кошек и собак оказываются в приютах: по данным Американского общества по предотвращению жестокости к животным, до пандемии все типы убежищ для домашних питомцев в США принимали свыше 6,5 миллиона животных-компаньонов в год, 30% из них привозили владельцы167.

Петишизм: люблю, как ребенка, бросаю, как собаку

Почему животные, которые считаются семьей, более того – детьми, оказываются в приютах? Разобраться с этим парадоксом помогает концепция петишизма Энн Фридберг, подразумевающая необоснованную идентификацию с животными и их идеализацию. Один из примеров этого явления – проекция на животное образа невинного ребенка. Такие качества, как искренность и преданность, выгодно выделяют животного-компаньона на фоне людей, в том числе «проблемных» детей и подростков, делая питомца предметом