Алевтина, потрясенная бурным ходом торгов и в особенности ихрезультатом, бросилась за упаковочной бумагой и принялась заворачивать картину.Потом она достала из буфета бутылку виски и предложила отметить удачную сделку.Но тут длинноногая спутница Константина взглянула на свои часики, усыпанныекрупными бриллиантами, и капризно поджала губки:

– Костик, но ты же еще обещал сводить меня к ювелиру! Ятам приглядела такое колечко… закачаешься! А на полвосьмого я записана кВениамину…

– К какому еще Вениамину? – грозно нахмурилсяКонстантин.

– Ну, ты же знаешь, Костик! Это самый знаменитыйпарикмахер, голубой! Я же к нему за два месяца записывалась! Он же такоймодный, все девушки просто с ума сходят…

– Ну, если голубой, тогда ладно! – успокоилсяКонстантин и развел руками, повернувшись к Алевтине:

– Извини, хозяйка, некогда – дела! В другой раз с тобойвыпьем, а сейчас вот с ним выпей, – он показал толстым пальцем наСтарыгина, – и сыром голландским закуси! – И он оглушительнорасхохотался, очарованный собственным остроумием.

Через несколько минут двери закрылись за гостями, и Старыгиностался наедине с Алевтиной.

– Димочка! – воскликнула та, бросаясь ему нашею. – Дай я тебя расцелую! Это же надо, какие деньги! Я даже непредставляла, что он может столько заплатить! Димочка, я для тебя что хочешьсделаю!

Алевтина от слов перешла к делу. Она запечатлела на левойщеке Старыгина пламенный поцелуй, потом еще один – на правой и, кажется,собиралась продолжить в том же духе…

Старыгин осторожно отодвинул Алевтину и сдержаннопроговорил:

– Извини, дорогая, я к тебе, конечно, очень хорошоотношусь, но у меня сегодня несколько другие планы…

К счастью, Алевтина отличалась замечательным характером. Онанисколько не обиделась, вытерла помаду со щеки Старыгина и проговорила озабоченно:

– Ну, тогда говори – что для тебя сделать? Хочешь,картину свою подарю? Вот эту, с ивами над прудом…

Старыгин из вежливости оглядел картину повнимательнее.Серебристые ивы опускали свои ветви к зеркальной воде пруда. Из-за игры светаказалось, что в тех ветвях, что отражаются в пруду, сидит кто-то, опутанныйдлинными водорослями, как волосами, – не то водяной, не то русалка…

Старыгин отошел в сторону, наваждение пропало, только игралина незамутненной воде слабые солнечные блики.

– Спасибо, Алевтиночка, но ты же знаешь, я признаютолько те картины, которым больше трехсот лет. Но ты можешь мне очень помочь,если немножко напряжешь память…

– С этим труднее, – честно призналасьАлевтина. – Ты же знаешь, память у меня не очень, особенно к вечеру. Но тыспрашивай, может, и вспомню!..

– Постарайся, солнышко, мне очень нужно! Понимаешь, яразыскиваю одного художника…

– Чего-чего, а этого барахла я столько повидала! –хихикнула Алевтина.

– Меня интересует кто-то совершенно конкретный, –продолжил Старыгин, не обратив внимания на ее реплику, – художник, которыйлет десять назад или около того выставлял такие странные работы… чудовищные,фантастические создания на фоне тщательно выписанных видов Петербурга.Например, площадь перед Никольским собором – а на ней разлеглась громаднаякрылатая жаба… Или Летний сад – а по его центральной аллее ползет огромная змеяс кабаньей головой… И хвостом статуи сшибает…

– Ужас какой! – Алевтина, как и многие художники, обладавшаяживой фантазией, представила себе описанные Старыгиным картины, и еепередернуло от отвращения.

Вдруг она отступила от Старыгина, склонила голову набок иподозрительно взглянула на него:

– Дим, а ты, извини, не пьешь?

– В каком смысле? – опешил Дмитрий Алексеевич.

– Известно, в каком! В самом прямом! По-русски, что ли,не понимаешь? За воротник не закладываешь? Не зашибаешь? Не поддаешь? Небухаешь?

– Да вроде нет… разве что немножко хорошегофранцузского или итальянского вина в хорошей компании…

– Ну, это не в счет… – Алевтина задумалась. –Да, действительно, за тобой никто этого не замечал… и внешне ничуть не похоже –руки не дрожат, глаза нормальные, одет аккуратно…

– А с чего ты взяла-то, что я зашибаю? Что тебя навелона такую мысль?

– Да вот эти картины… извини, Дима, но такое могловозникнуть только в больном воображении сильно пьющего человека. Был в моейжизни темный период лет десять назад… – Алевтина погрустнела, тяжеловздохнула, в глазах ее проступила печаль, как у недоеной коровы симментальскойпороды. – Вроде как мрачное Средневековье в истории Европы. Жила я с однимхудожником, может, ты слышал, – с Володькой Синдерюхиным. Вот он зашибал –это что-то страшное! В конце концов поймал белочку…

– Белочку? – переспросил Старыгин. – Какую ещебелочку?

– Да ну тебя! – хмыкнула Алевтина. – Видно,слишком много ты с западноевропейской живописью общаешься, совсем по-русскиперестал понимать! Белую горячку заработал, понимаешь? Совсем с катушек сошел,человеческий облик потерял! Чертей ловил, в окно чуть не выпрыгнул… меняпринимал за председателя Союза художников Марксэна Виссарионовича Сталеварова…Так вот тогда, в самый разгар горячки, он мне похожие сюжеты пересказывал. Толи приснились ему такие картины, то ли где-то их видел… как сейчас помню: сидитна полу в углу комнаты, глаза пустые, лицо бледное, как у покойника, смотритперед собой и бормочет мертвым голосом что-то несуразное. Вроде того, что тытолько что рассказывал. Как сейчас помню – перед Казанским собором, прямопосреди колоннады, лежит огромный осьминог с кабаньей головой и длиннющимиклыками… или еще – на самой стрелке Васильевского острова, возле Ростральныхколонн, расхаживает гигантская птица с козлиными рогами и львиными лапами…

– Ну-ка, ну-ка! – Старыгин заволновался. –Говоришь, птица с львиными лапами и козлиными рогами? Осьминог с кабаньейголовой? Откуда ты это знаешь? Ведь я тебе не рассказывал! Я тебе про другиекартины говорил!

– Да говорю тебе – мне это рассказывал Вовка Синдерюхинв самый разгар белой горячки! А я все дословно запомнила, потому что очень ужявственно представила эти кошмарные видения!

– Может быть, он и есть тот самый художник? –задумчиво проговорил Дмитрий Алексеевич. – Может быть, он пересказывалтебе сюжеты собственных картин?

– Вовка? – Алевтина рассмеялась. – Да что ты!Вовка в основном портреты писал. В советские времена – передовиковпроизводства, доярок и бригадиров строительных. На БАМ ездил в составетворческой группы, по совхозам Нечерноземья, по зверофермам. Там и начал питьпо-черному. В девяностые годы, когда меня с ним свела тяжелая женская судьба –тоже бригадиров рисовал, только уже не строителей, а бандюков и рэкетиров…если, конечно, такой заказ ему перепадал. А эти кошмарные сюжеты ему, видно,просто в горячечном бреду привиделись, сам бы он такого никогда не выдумал…