– Так она и правда не в себе? – Тим с облегчением выдохнул.

– Не в себе, сэр, и люди говорили, что с детства. Считала, что вместо пяти пальцев на руке видит шесть, но мы-то понимали, где собака зарыта.

– Конечно. – Тим ликовал в душе. – Конечно. Я ни одному её слову не поверил. Ни про будущее, ни про любовь, ни про лихорадку...

– Разве вы знали Бетси, сэр?

– Имел неудовольствие общаться с ней в этой самой комнате минут двадцать назад.

Теперь пришла очередь Джонатана изумляться и глупо моргать.

– С вами всё в порядке, сэр?

– В полнейшем. А в чём дело?

– Дело в том, сэр, что сумасшедшая Бетси мертва. Давно мертва. Вам было полтора года, когда её засосало болото. Ваш покойный дядя, сэр Реджинальд Бигот, тогда гостил в Девонсайде. В тот печальный день он отправился прогуляться по пустошам, полюбоваться вереском и бабочками, увидел Бетси, но на помощь прийти не успел.

У Тима пересохло во рту и как-то странно засосало под ложечкой. Вцепившись пальцами в спинку кресла, Андервуд обвёл пустым взглядом гостиную, тряхнул головой и ещё сильнее ослабил воротник.

– Вам нехорошо?

– Всё в порядке, – заикающимся голосом проронил Тим. – Но я, пожалуй, пойду.

– Как вам будет угодно, сэр. – Джонатан ответил лёгким поклоном.

Из гостиной Тим вышел на ватных ногах. Доковылял до широкой лестницы, ведущей на второй этаж, и с тоской во взгляде посмотрел наверх, куда на так давно отпустил свою жертву.

Должна же она была слышать тот проклятый стук! Она не могла его не слышать. Она стояла совсем рядом с дверями, зажатая у этой самой стены, и должна была слышать всё то же самое, что слышал он!

– Нет, – прошептал Тим побледневшими губами, выдернул из кармашка на пиджаке платок со своими инициалами, заботливо вышитыми одной из прежних пассий, вытер со лба пот и отбросил платок в сторону. – Нет, я не могу её больше видеть. Я слишком сильно её ненавижу, чтобы даже просто попытаться заговорить.

Но внутренний голос терзал и задавал так много вопросов, что Тим не выдержал и принялся, перешагивая через ступеньки, быстро подниматься вверх по лестнице. По коридору он уже почти бежал и перевёл дыхание только, когда остановился у двери в комнату, входить в которую было позволительно немногим, и Тима в том списке не было. Обхватить пальцами ручку двери особого труда не составило, но Тим вдруг на мгновение замер, отсчитал про себя до десяти, скользнул ладонью вверх и постучал в дверь костяшками пальцев. Вначале два раза, потом ещё три. Ответом была тишина. 

*Горлица – в Англии символ любви и крепкого брака. Птица заслужила такое звание своей преданностью партнеру. К символу обращался Шекспир: в его пьесах герои клянутся в вечной любви, сравнивая себя с горлицами.

**ярд = 0,91 метра; 100 ярдов = 91 метр

Тим хорошо знал комнату, у дверей которой стоял.

Спальня его покойной матери, теперь перешедшая во владения мачехи, всегда встречала маленького Андервуда теплом и остро-пряным запахом кардамона. Тим как сейчас помнил стены, обтянутые тканью глубокого зелёного цвета, покрывала и шторы в тон и горшки с геранью на окне. Вся мебель в комнате, включая гардероб, туалетный столик и кресла, была выполнена из тёмного дерева под стать старому, пережившему много поколений, комоду, в котором Тим знал один потайной ящичек, где мать хранила шкатулку с дорогими сердцу побрякушками, миниатюру, изображавшую модного в годы её молодости поэта, и несколько стеклянных флакончиков с дорогими духами и редкими эфирными маслами. Некоторые из них были столь резки, что вдыхать их добровольно решился бы только сумасшедший, но Тим помнил, как иногда (особенно если на непогоду голова кружилась сильнее обычного) мать вытаскивала один из таких флакончиков, подносила к носу, а затем капала по чуть-чуть на подушечки пальцев и растирала виски. В семье все об этом знали и никто не возражал. Гораздо больше возмущались той самой зелёной драпировкой, и особенно негодовал дед. Несмотря на всю глубину цвета, он считал, что было в том оттенке что-то ядовитое, что раздражало и влекло бессонницу.

Однако мать Тима буйству красок не противилась: на этом цвете настоял Джейкоб, сославшись на то, что именно зеленью в то время обивали свои покои все влиятельные семьи, и Андервудам нельзя было отделяться от общества. Для общей же спальни отец, однако, предпочёл классический песочно-бежевый, при этом разбавив скуку кучей безделушек, роскошными коврами и изысканной драпировкой, и о следовании моде почему-то ни разу не заикнулся. Что из себя могла представлять комната матери сейчас, Тим не знал, но где-то а глубине души надеялся, что у мачехи хватило ума всё переделать, иначе воспоминания могли бы захлестнуть Андервуда столь сильно, что он боялся за себя ручаться, стуча в дверь в третий и четвёртый раз.

Открыть ему так никто не открыл.

Тим чертыхнулся. Всё шло не так с тех пор, как он приехал в Девонсайд, и в особенности сегодня. Но если нравом он всегда отличался вспыльчивым и прекрасно знал об этом, то с помутнением рассудка никогда раньше дела не имел и скорее готов был заподозрить Джонатана во вранье и желании наговорить гадостей молодому хозяину, чем мириться с тем, что сошёл с ума и начал вдруг беседовать с покойниками и тем более распивать с ними бренди. Малеста была последней, кто мог бы помочь распутать клубок странностей, и, заставив себя успокоиться, Тим вновь обхватил ладонью ручку двери, резко выдохнул и тихонько толкнул дверь от себя.

Сумерки сгустились окончательно. В комнате было тихо и горело не больше одной-двух свечей. В их слабом свете даже крошечные предметы отбрасывали на стены такие зловещие тени, что Тим содрогнулся, но не отступил, а решительно приоткрыл дверь пошире.

Пол скрипнул под его шагами.

– Малеста... – негромко позвал Тим, будучи совершенно уверенным, что никто не откликнется; видимо, мачеха предпочла уединиться в другой комнате, о какой подумается не в первую очередь.

Вся обстановка в спальне осталась прежней. Новая хозяйка не распорядилась выбросить даже обшарпанный комод – он стоял на том же самом месте, и Тим сразу его увидел, стоило сделать первый шаг из коридора в комнату.

Покрывало с кровати было стянуло, скомкано и валялось на полу. Но Тима заставило напрячься не это, а то, что рядом с покрывалом, сжав его край в руке, лежала без движения Малеста.

– Чёрт!

Тим бросился к мачехе, потряс за плечо, наклонился, прислушался и коснулся пальцами шеи. Малеста дышала, хоть и слабо.

Рывком поднявшись, Тим кинулся к тазу и кувшину, стоявшим на высоком квадратном столике. К счастью, оба оказались полны воды. Схватив лежащее рядом полотенце, Тим намочил его и, вернувшись к мачехе, промокнул влажной тканью её лицо и лоб, а затем принялся судорожно шарить по платью и остановился только, когда нащупал шатлен* на поясе. Но тот был пуст, и даже связка ключей висела не на крючке, а валялась неподалёку от смятого покрывала.