«Я буду жить, буду! — сказал себе Туманов. — Не только потому, что мне жалко и страшно уходить из этого мира. Есть другое. Я не хочу расставаться с теми, кто мне так или иначе дорог. Потому что… потому что я… я их люблю».

Бесхитростная прямота последней мысли пронзила его. Возможно, только сейчас впервые в жизни он оценил и понял справедливость того, что многие философы и мудрецы считали своим конечным выводом, что воспевали столь многие художники, музыканты и поэты: главное — это любовь. Туманов принял эту истину всем своим нутром. Да, любовь. Только она оправдывает наше существование на земле, только она способна возвышать нас и укреплять. Без нее человек не многим отличается от животного. Зато способность любить делает нас подобными ангелам.

Туманов улыбнулся. Открывшаяся ему истина была светлой и яркой, как солнце в безоблачном голубом небе. Он снова счастливо улыбнулся. Сейчас он раскинет руки, как крылья, и взлетит. Вот она, свобода. Только оттолкнуться ногами от земли — и вот ты уже паришь!..

Его разбудил собственный смех. Он поспешно разомкнул веки и понял, что никаких истин не постигал и никуда не летал. Под ним были все те же нары с дурно пахнущим матрасом и отвратительной, комковатой подушкой. Шаман к Туманову пока не приближался, но уже не лежал, а сидел, видимо, проверяя, осталось ли незамеченным его пробуждение.

«На этот раз я не стану его отпугивать, — решил Туманов. — Пора принимать меры. Еще одну ночь я не выдержу. Значит, нужно действовать. Пусть подойдет вплотную».

Осторожно и медленно двигая рукой, Туманов отыскал набитый цементом носок, накрытый одеялом. Только бы с первого раза попасть по башке. Если Шаман успеет увернуться, то выиграть схватку быстро не удастся, и тогда в происходящее вмешаются воры или их подручные. Нет, нужно нанести один удар, но неожиданный, точный, сильный. Судя по весу «мягкой дубинки», она способна не только оглушить, но и проломить череп, если попасть в шов — место соединения костей. Значит, целиться нужно в висок или темя.

Мало-помалу, незаметно, Туманов начал менять положение тела, чтобы в нужный момент вскочить с койки и нанести внезапный удар. Задачу облегчало то обстоятельство, что Шаман не сразу направился к нему, а сначала сходил к параше, после чего долго обливался водой и сморкался.

Напряжение, в котором пребывал Туманов все это время, было столь сильным, что он отчетливо слышал биение собственного сердца и опасался, что эта гулкая, убыстряющаяся пульсация привлечет внимание вора.

Но Шаман не заметил ничего подозрительного. Выйдя из-за перегородки, он на некоторое время застыл на месте, наблюдая за неподвижной жертвой. Так продолжалось минуты две или три, которые показались Туманову вечностью. Зато дальше события развивались очень быстро — настолько быстро, что раздумывать и делать расчеты уже было совершенно некогда.

Туманов немало слышал о всевозможных трюках, которым обучаются зэки за долгие годы заточения, и даже имел возможность видеть некоторые из них собственными глазами. Например, превращение сигаретного фильтра в острое лезвие, способное также служить отверткой. Или преобразование настоящего бритвенного лезвия в кипятильник.

Воры обладали изобретательностью поистине неистощимой, доступной лишь тем людям, которые вынуждены прибегать к невообразимым хитростям, чтобы обеспечить себя необходимым. Они могут не только зашить рану леской, но и соорудить из последней ножовку. Предохранить постель от насекомых, поместив ножки кроватей в крышечки из-под баклажек, наполненные водой. Сделать зажигалку из обычной пальчиковой батарейки. Защитить себя от удара ножом глянцевым журналом, превращенным в «бронежилет». Сварганить вино из хлеба, апельсинов и кетчупа. В общем, как говорится, голь на выдумки хитра.

Но то, что проделал Шаман той ночью, вообще не укладывалось в голове.

Убедившись, что за ним никто не следит, во всяком случае, в открытую, он задрал голову, вытянул губы особым образом и плюнул точно в горящую лампочку.

Раздался хлопок, камера погрузилась во мрак.

В следующее мгновение Шаман уже находился так близко, что Туманов почувствовал исходящий от него запах мятной зубной пасты и лука. Далее последовал взмах руки, вспоровшей одеяло, выставленное в качестве щита.

Пока Шаман выдергивал заостренный предмет, готовясь ко второму удару, Туманов бросил одеяло и схватился за утяжеленный носок. Оружие было пущено друг против друга одновременно, с синхронностью, которую не удалось бы повторить намеренно.

Размахнувшись, Туманов автоматически развернулся к нападавшему боком и тем самым избежал удара заточкой, зловеще блеснувшей в темноте. Носок обрушился на затылок Шамана, заставив того упасть на нары.

— Тля, — прошипел он, разворачиваясь.

Туманов снова взмахнул импровизированной дубинкой.

Шмяк! Голову Шамана развернуло так, словно ему вдруг вздумалось заглянуть себе за плечо.

Шмяк! Второй удар пришелся точно в промежуток между надбровной костью и ухом.

Поблескивая зубами и белками глаз, Шаман повернулся к Туманову. Тот опять замахнулся и ударил. Вытянутый мешочек поразил обращенную к Туманову переносицу. Вора швырнуло на стену за нарами. Он все еще сжимал свой тюремный стилет, но уже не в кулаке, а пальцами, готовыми разжаться. Туманов ловко разоружил его, стащил на пол, отволок подальше и бросил.

В камере было тихо — слишком тихо, чтобы поверить, будто все продолжают безмятежно спать, не слыша той возни, что происходит у них под носом. Глаза Туманова уже начали привыкать к темноте, и ему показалось, что там и сям белеют пятна обращенных к нему лиц. Теперь, когда бой закончился, он не знал, что делать дальше. Победа не радовала его. Более того, она создала Туманову значительно больше проблем, чем было у него раньше.

Видели ли воры расправу над своим корешем? Как отреагируют они на это? Попробуют наказать Туманова прямо сегодняшней ночью или же отложат реванш на потом?

Плевать, устало подумал он. Лег и растянулся на своей шконке. Спиной к проходу. У него не осталось сил защищать себя. Если его судьба интересна Всевышнему, то пусть позаботится. Туманов хотел спать. Смерть во сне уже не представлялась такой страшной.

Прапорщик смотрел на Андрея мутными свинцовыми глазами и качал головой. Отрицательно. От плеча к плечу и обратно, как будто в его шею встроили какой-то механизм, завод которого никак не хотел заканчиваться.

— Почему? — спросил Андрей, стараясь сдержать поднимающееся раздражение.

— Запрещено.

Произнеся это слово, прапорщик наконец прекратил мотать своей головой, прикрытой фуражкой, чудом держащейся на макушке.

— Почему? — не унимался Андрей.

Он беседовал уже с третьим тюремщиком, и все они как один отказывались допускать его на свидание с отцом. Что-то общее присутствовало в их взглядах и поведении. Сначала вышел рядовой и долго отнекивался, пока Андрей не усилил нажим. Тогда оборону занял сержант с редкими усами, делавшими его похожим на китайца. Теперь ту же шарманку завел прапорщик с невнятно произнесенной фамилией, то ли Дубинский, то ли Дудинский, не очень-то разберешь с его дикцией, явно затрудненной из-за таких больших лошадиных зубов.