Он предложил проводить ее до стоянки такси на площади Пигаль. Избавившись от необходимости демонстрировать мужскую удаль, Алан почувствовал необычайный прилив энергии, почти не задохнувшись, преодолел лестницу на улице Фуаятье и порадовался изумлению Наташи перед знаменитой ветряной мельницей «Мулен де ла Галет». Нарочно гнусавя, он голосом гида произносил: «Слева от вас „Мулен Руж“, известный исполнительницами канкана», – и объяснял, что ниже, на улице Дуэ, расположены ловушки для туристов, так называемые «хостес-бары», а на самом деле – бордели со шлюхами.

– Ты ведь тоже шлюха, ты знаешь, – без всякой агрессии сказала она.

Еще в ресторане Алан признался ей, что ненавидит мир моды, но организация дефиле приносит ему столько же, сколько три или четыре концерта.

– Все мы шлюхи, – задумчиво заключила она.

Возможно, он проявил бестактность, так ей и не заплатив.

Из кабаре «Фоли Пигаль» вываливались накачавшиеся экстази полуночники, и искусственное возбуждение плохо вязалось с их восковыми лицами; возле закрытой станции метро дежурили полицейские в штатском – несколько массивных фигур, не таясь, бурчали что-то в рацию, прикрепленную к поднятому воротнику куртки.

Алан решил, что будет уместно проявить некоторые знаки внимания, обнял ее за плечи и притянул к себе, ощутив острые лопатки по-птичьи хрупкой спины. От ее волос исходил вкусный аромат горячей карамели. На площади Пигаль он заметил фотографа, поджидающего туристов, – на животе у того висел «Поляроид». Алан взял девушку за руку и потащил ее к фотографу: пусть щелкнет на память.

Нет! Никаких снимков. Фотограф повернулся к ним спиной, встречая приближающуюся группу подвыпивших пенсионеров. Англичане.

Алан усмехнулся: ну вот, хоть что-то прояснилось. Значит, Наташа замужем… От недосыпа и холода он словно одеревенел; щеки под щетиной чесались, как весной, когда повсюду летает цветочная пыльца; он чувствовал себя странно счастливым – без причины и по тысяче причин: сногсшибательно успешного концерта Бакли, грядущих дифирамбов со стороны критиков, скорой перспективы сесть в комфортабельный поезд, бессонной, как в юности, ночи, бесплатной «Наташи», Сакре-Кёр и ограды, через которую он перелезал.

На бульваре Клиши из пип-шоу вышла группа девушек с конскими хвостами и спортивными сумками через плечо и быстро направилась в такое же заведение по соседству. Наташа указала на них подбородком: они там работают, танцуют голышом перед стеклом. Клиенты покупают их наготу, больше ничего. Честная сделка, как с одной, так и с другой стороны. И в заключение рассмеялась своим легким газированным смехом, абсолютно не предвещавшим того, что произошло дальше.

Она молчала, и Алан понял, что о некоторых вещах ей известно больше, чем ему. Он должен был спросить ее: «Откуда ты это знаешь?», но не спросил, потому что не хотел знать. Он хотел иметь дело с девушкой, которая прыгает через заборы и лупит охранников.

Она села на холодный тротуар под неверным небом уходящей ночи.

– Не знаю почему, но мне хочется кое-что тебе рассказать, – бросила она.

– В любом случае больше мы не увидимся.

– Только не знаю, с чего начать.

– Ты не обязана, – трусливо пробормотал он.

В качестве предисловия она употребила слова, которые Алан счел пафосными до умиления и отнес их на счет ее молодости: необратимое прошлое, всегда, никогда, непростительно.

Она ничего от него не ждала – ни осуждения, ни утешения.

С ревом проносились машины, от остановившегося неподалеку туристического автобуса едко запахло выхлопными газами. У Наташи дрожали пальцы. Она заговорила внезапно охрипшим голосом, поминутно прерываясь и не смея поднять на него глаза. Он ни на секунду не усомнился в правдивости ее рассказа. Дрожь в пальцах. Хриплый голос. Прерывистая речь.

То, что он не потерял спички, где Наташа, прощаясь с ним на площади Пигаль, согласилась записать свой номер телефона, объяснялось, возможно, его профессиональной дотошностью.

Она оказалась права: Джефф Бакли погиб 29 мая 1997 года – утонул. Его тело нашли на берегу Вулф-Ривер-Харбор. Случайный прохожий видел, как Джефф Бакли, полностью одетый, плывет на спине, напевая Whole Lotta Love. Прохожий не обеспокоился – парень казался таким спокойным, а его голос разносился над водой хрустальным звоном.

На похороны в США Алана не пригласили.

Тридцатого мая он в первый раз набрал номер Наташи:

– Привет, мы познакомились на концерте в «Батаклане» в 1995 году…

А она-то так радовалась, когда ночью по радио France Inter передали песню So real. Она в тот момент еще не знала… Неужели правда она сказала ему после концерта, что Бакли скоро умрет?

Возможно, она забыла и то, как на рассвете, сидя на тротуаре одной из улочек Монмартра, рассказывала ему о беде, случившейся с ней в юности.

Они поддерживали контакт до 2002 года, хотя все реже. Роли не изменились. Алан ворчал, Наташа слушала: нет, угрозу живым выступлениям несет не сетевое пиратство, что бы там ни говорили продюсеры концертов, при одном упоминании MP3 глотающие спасфон; музыка live становится жертвой охватившей всех эпидемии домоседства. После «Сидите дома, мы доставим вам пиццу, обувь и книги» нам как-то незаметно, тихой сапой, внушили другое: «Бегите домой, потому что только дома вы в безопасности»; нас потихоньку приучают к тому, что комендантский час – это нормально.

Алану недавно исполнилось пятьдесят шесть, но, когда он садился за стол с тридцатилетними, его не покидало ощущение, что он ужинает со своими бабкой и дедом: эти молодые вдохновенно обсуждали «ау-тен-тич-ную» цементную плитку, которой удалось облицевать ванную, и делились друг с другом «полезными советами» по починке старой лампы для журнального столика. Они помешались на своем home sweet home[14], и от этой их зацикленности Алана охватывала тоска.

Наступал новый век, и ему, похоже, предстояло стать последним, кто не использует в речи лексику высокой кухни наподобие «вагю» или «дюксель». Он догадывался, что сэндвич с маслом и ветчиной, которым подкреплялись зрители на концертах, скоро превратится в такую же экзотику, как табачный дым.

Страсть к обустройству своего гнезда отравила и любовные отношения. Если в прошлом Алан боялся, что не сможет соответствовать ожиданиям партнерш, наделенных слишком богатой фантазией, то теперь опасался их дизайнерского ока. Одна тридцатилетняя дама, будившая в нем пылкие чувства, долго стояла перед прикнопленной у него на стене афишей «Нирваны». Она заговорила с ним о музыке? О нет! Она посоветовала ему обратиться в некую мастерскую, где изготавливают винтажные рамы. Алан поблагодарил ее, но ни за что на свете не согласился бы заключать Курта Кобейна в раму. Через несколько дней она прислала ему эсэмэску с сообщением, что их едва начавшийся роман окончен; Алан подозревал, что против него сыграли кнопки на стене.