Тогда другая рука пришла к ней на помощь, и вот они замыкаютв кольцо бедра Эммануэль, гладят их с внешней стороны, потом с внутренней,касаются полушарий ягодиц. И, осмелев, становясь все настойчивее, раздвигаютноги Эммануэль, и она кусает губы, чтобы сдержать стон. Марио любуется сценой,но Эммануэль не видит его, пока не открывает глаза. Встретившись со взглядомМарио, она старается прочесть в нем одобрение и указание. Но он улыбаетсязагадочной улыбкой, значения которой ей не удается распознать. И тогда, словнопринимая вызов, она стягивает с себя эластичные трусики. Руки англичанина сразуже кидаются к ней на помощь, они протаскивают трусики по всей длине ее ног ибросают на пол.

И сейчас же слышится твердый и решительный голос Марио. Онговорит по-английски, а затем повторяет все для Эммануэль по-французски.

– Вы не должны отдавать все одному человеку. Квентин получилваши ноги, на сегодня этого для него достаточно. Сохраните для других, длядругого случая остальное ваше тело. Каждая часть вашего тела – для другогомужчины. Насладитесь сначала тем, что будете отдавать себя по частям.

Эммануэль готова крикнуть: «А вы? Какая моя частьпредназначена вам? Что во мне соблазняет вас больше всего?».

«Неужели, – спрашивает она себя, – ему хватило тех жалкихприкосновений к груди?». Какое-то мгновение она даже ненавидит его. Но вот онвыпрямляется, веселый, оживленный, хлопает в ладоши и радостно кричит:

– Мы же собирались ужинать! Кара! Пошли! Я хочу, чтобы выотведали кушаний, от которых можно сойти с ума!

Он подхватывает ее на руки, в свете бумажных ламп ее ногикажутся еще более стройными и вызывающими. И когда он ставит ее на пол, юбкаокончательно сваливается с нее. Нагнувшись, Эммануэль замечает на полумаленький лоскуток черной прозрачной материи, ее трусики, и в замешательствеостанавливается. Марио подхватывает их необычайно элегантным движением иподносит к губам.

– Погибнуть для реальности ничто, – читает он нараспев. – Ностоит гибнуть для воспоминаний. И грезами в разлуке рвется сердце.

Затем он прячет сувенир под жилет и, галантно предложивЭммануэль руку, ведет ее к низкому столику, вокруг которого поставлены тристула с высокими спинками, что-то очень средневековое и очень изящное.

Эммануэль не решается взглянуть на Квентина. Но мало-помалуее начинает забавлять необычайность эксперимента, и досада на Мариоулетучивается. Он, наверное, был прав, помешав ей отдаться этому миломумальчику, который в сущности, ей безразличен. Неужели ей все равно с кем спать?Неужели она будет отдаваться каждому, кто положит руку на ее колени? Достаточнотого, что она позволила себе в самолете, она вечно отказывавшая мальчуганам,которые предлагали ей не только руку…

Но с Марио, очевидно, все будет не так. Она уже убедила себяв том, что ничего особенного нет, если замужняя женщина делит себя между мужеми любовником. И теперь, когда Мари-Анж вбила ей в голову, ей хотелось бызавести любовника. Но одного! И пусть им будет Марио!

Однако ей не хочется, чтобы партия итальянца развивалась такблагополучно. И для того, чтобы показать, что из нее нелегко сделать послушнуюпоследовательницу его философии, она сказала:

– Мне не совсем понятно, как ваша «любовь по частям»уживается с той эстетикой, какую вы вчера проповедовали? Если важно расточатьсебя, разрушать, не щадить, почему же сегодня вы призывали меня бытьосторожной, отдавать себя по чайной ложечке?

– Ого! Вы решили начать действовать? И где же выпредполагаете окончить?

– Окончить?

– Мы говорили об овальном портрете. Когда женщина,позировавшая для него, отдала свою последнюю краску и испустила последнеедыхание, какое же искусство могло остаться еще? Finita la commedia! Когдапоследний крик наслаждения сорвется с ваших губ, произведение исчезнет.Исчезнет, как сон, и никогда не возродится. Самый важный долг в этом бренноммире, единственный долг заставить все длиться. Разрушаясь при этом? Пусть! Ноникогда не оканчиваясь.

– Стало быть, вы предрекаете мне близкий конец? Но как вы несговорились со своей ученицей! Мари-Анж призывает меня растрачиваться, вы –экономить себя. И все это во имя одного и того же – краткости жизни.

– Дорогая моя, я вижу, что вы поняли меня совершеннопревратно. Это оттого, что я неясно излагаю мысли. Мари-Анж делает это гораздолучше, она умеет сформулировать то, что мы оба думаем, – и я, и она. Умолоденьких девушек есть дар объяснения. С годами он, видно, теряется.

– Но ваши уроки абсолютно противоречивы. Вот, к примеру,ваше учение о воздержанности…

– Да это самый нелепый упрек, какого я заслуживаю, –засмеялся Марио.

– Но вы, возмущаясь воздержанием, в то же времяприговариваете нас к нему.

– Не понимаю… Вот этот пирог поможет вам понять, что отнего, во всяком случае, воздерживаться не стоит.

Ну как тут было не рассмеяться! У Марио была очаровательнаяманера уходить от трудный вопросов.

Некоторое время они говорили только на гастрономическиетемы. Квентин принимал самое скромное участие в разговоре, хотя Марио, каквольтижер, перескакивал с одного языка на другой. Эммануэль пела совершенноискренние гимны столу и буфету. Она признавалась, что до сих пор не придаваласерьезного значения этой стороне жизни, но сегодня познала еще одну радостьземного существования.

– Если вы не считали гастрономию самой большой радостьюжизни, то что же тогда занимало ее место? – осведомился Марио.

Эммануэль поняла, что беседа направляется к другим высотам.Она призадумалась. Как ей ответить, чтобы остаться в тоне этого дома и в то жевремя не кинуться слишком откровенно навстречу намерениям хозяина? «В концеконцов, я пришла сюда распутничать, а не заниматься философией», – сказала онасебе и произнесла вслух тоном как нельзя более естественным:

– Главное – много наслаждаться!

Марио высказал скорее не одобрение, а нетерпение.

– Конечно, конечно, – сказал он, – Но разве все равно, какнаслаждаться?

Эммануэль не думала над смыслом ответа, ей просто хотелосьспровоцировать Марио.

– Наслаждаться – и все тут!

– Бедный бог, – вздохнул Марио.

– Вы переходите к разговору о религии? – удивиласьЭммануэль.

– Я взываю к богу эстетики, – отозвался Марио. – Вы должнылучше узнать законы этого бога. Я говорю об Эросе.

– Вы полагаете, я не умею ему служить? – парировалаЭммануэль. – Это бог любви.