тоже, на ткани возле рванок кое-где проступает кровь.

В ту же секунду Рина слышит откуда-то слева какую-то несуразную хрипловатую брань. Господи, это, наверное, самые прекрасные звуки на свете – Ййр бежит прямо к ним, барсовым мягким скоком, это его орчий голос и оранжевая шапочка – значит, уже почти можно не бояться так сильно.

Бледный, пошатывающийся Сэм, скривясь от боли, испуга и отвращения, только заносит ногу, чтобы пнуть копошащуюся на земле беду, но не успевает. Орк, не укоротив шага, свирепым тычком сбивает Сэма с ног.

Беда еле слышно поскуливает, охает и ползёт под ближний куст бирючины.

Едва удостоив взглядом причину всех этих несчастий, орк смотрит куда-то наверх, быстро обшаривает бледными глазами высокие ветви. Потом поворачивается к людям лицом.

Рине делается раз в двадцать страшнее и хуже, чем от первого Сэмова крика.

Но орк, будто с усилием, стирает с лица жестокий оскал. И выговаривает негромким, будничным голосом:

– Лежи, Кнабер, не шелохнись. Ришка, положь палку.

Невозможно ослушаться этого обыкновенного голоса. Просто немыслимо.

Ййр, хмыкнув, снова оглядывает кроны. И добавляет тяжело:

– Это слёток…

Глава 14

Бледноглазый подсобщик, усевшись поудобнее, разговаривает с кустом бирючины.

То есть на самом деле орк толкует о чём-то с той жуткой хренью, которая напала с лиственницы и явно пыталась убить.

Сэм тяжело дышит, всё ещё не решаясь толком пошевелиться, но с некоторым облегчением замечает возле себя Рину. Раскрасневшаяся, взлохмаченная, она осторожно осматривает его порванную одежду и саднящие ранения.

– Царапины, – утешает Рина. – Вот тут довольно глубокие, но ничего страшного.

Голос у неё на диво спокойный, только немного сиплый.

– Придём домой, обработаем как полагается… Я два дня назад просила Пира посмотреть станционную аптечку; у обезболивающего уже три года как вышел срок, но средства для обработки ран в полном порядке. И я помню, что прививку от столбняка тебе обновляли совсем недавно, правда?

– После того, как тётин шпиц вцепился мне в ногу, – отвечает Сэм.

– О, тогда твои раны были го-раз-до ужаснее, – уверяет Рина. – У него ещё такое смешное имя, я забыла…

– Муффель…

– Точно, Муффель. Как я могла забыть.

Вот уж без чего сейчас Сэм точно мог бы обойтись, так это без воспоминаний о старине Муффеле, но становится гораздо легче. По крайней мере, столбняк ему пока не грозит, как и смерть от кровопотери.

– Ийр, – окликает Рина. – Мы подождём тебя у тропы, ладно?

Чёрт, неужели даже теперь она спрашивает у орка разрешения?!

– Мы… – выговаривает Сэм, но тут проклятый куст принимается мелко трястись и шипеть, как кипящий чайник.

Орк едва поворачивает к ним голову:

– Да, это можно.

* * *

– Чадо, кто твои родители?

Скорчившийся под густой зеленью в белых метёлках пахучих цветов, слёток перестаёт чуть слышно подвывать. Отвечает не сразу, но внятно:

– Тиу- Стремительная и Ёс…

Хм, Тиу с Ёсом живут возле южного мыса. Как это их ребёнка, толком ещё не умеющего летать, угораздило здесь оказаться?

– Ты далеко от дома, чадо. Что стряслось?

Какое-то время бедолага шмыгает носом и пыхтит, потом сообщает с какой-то взрослой важностью:

– Не зови меня «чадо». Я ведь уже взрослая летунья и держу путь к Каменной Твердыне, чтобы жить и охотиться с другими летуньями.

Если Ййр не ослеп и не спятил, этой «взрослой летунье» по-хорошему надо ещё годок ночевать под тёплым родительским крылышком, хотя бы до будущей весны.

– Я ведь уже умею охотиться, – горделиво говорит она. – Недавно я убила хорька. Я крепкая и хитрая. Мать и отец иначе не согласились бы меня отпустить.

Ещё чуднее. Ёс – родитель каких поискать, пусть и не слишком успешный добытчик, Тиу – заботливая умная мать. Слётки-девчата и впрямь иногда присоединяются к холостой ватажке, если их родители живут не слишком далеко от развалин форта и к тому же рановато обзаводятся младшей маляшкой, но что должно было случиться, чтобы Тиу и Ёс пустили свою недоросль через весь долгий остров, да ещё без зоркого присмотра…

– В доме твоих родителей нынче снова появилось мелкое пискло, верно?

– Два. Два пискла. И они кормят обоих… Такие смешные, маленькие, жалкие… Отец и мать не смогли решить, которого оставить, и кормят обоих. Я взрослая и умная, я всё вижу. Быстрокрылая мать немолода. Добрый, храбрый отец из шести охот приносит только одного кролика. Он провожал меня до самой середины пути, с дерева на дерево, целых три дня!

Ах вот оно в чём дело. Одного-то пучеглазого страфилёныша растить – умаешься. Каково же мелкую двойню подымать, да при старшеньком прожорливом слётке?

– Ясно. Я не вижу здесь твоих перьев, а ведь кто-то успел обтрепать тебе хвост и крылышко…

Шальные горхаты, хоть бы повреждения были не лише вырванных перьев, ушибов и ссадин. Надо выманить дурёху из-под куста и хорошо осмотреть.

Окликает Ришка, и Ййр отпускает её и Кнабера ждать у тропки. Во всяком случае, налёта разгневанных родителей бугайчик нынче может не опасаться.

Тем временем найдёнка, сердито шипя, рассказывает о каком-то огромадном страшном хорьке, который не хотел по-хорошему послужить ей первым в самостоятельной жизни ужином, а очень даже покусился задрать и съесть саму храбрую охотницу. Ух, видать, нарвалась сглупу на молодую соромаху. Этих угрюмых зверей облетают стороной и матёрые страфили.

Едва отбившись, утеряла почти весь короткий слёточий хвостик и изрядную часть маховых перьев с левого крыла. Можно сказать, отделалась почти даром. Однако новые пёрышки растут небыстро, чать не щетина, а пешком страфили не особенно сильные ходоки. Но по-маляшьи карабкаться на деревья она после этого ещё могла. «Хороший знак», – думает Ййр.

– И сколько дней ты живёшь одна?

– Семь. Восемь.

По крайней мере до восьми хорошо умеют считать почти все знакомые Ййру страфили.

– И ты никого не звала на помощь?

Вот это уж совсем загадка. В этой части леса охотится Эри и некоторые другие крылатые. Подкормили бы малость эту «взрослую летунью», оповестили бы родителей… Хотя…

У Ййра мелькает одна невозможная догадка:

– Я лучше умру, – в тонком голосишке звучит древний лёд. – Лучше умру.

Тут она надолго смолкает и только тихонько всхлипывает.

– Отечик… мамушка… они же не сдюжат снова кормить троих, – выговаривает отчаянно. – А если останусь калекой?

Ох.

– Ты знаешь, кто я. – Сейчас надо бы подпустить в речь зимней суровости, да что-то плохо выходит.

Из куста является мокрое, чумазое личико с гноящейся царапиной возле самого глаза.

– Ты – Чистая Смерть. Ты – Мать Гиблых и Брат Пропащих. Ты – Земля.

– Иди сюда, – орк протягивает руки. – Дай-ка я на