— Магистралью, — поправил его Стахов. — Решили, что магистралью, хотя мне эта затея не очень-то по душе. — Он поднес кружку к губам и немного отпил своего чудотворного чая. — Они думают, что так будет быстрее. А по мне, так оно куда не поедешь, везде весело будет. Хоть по магистрали, хоть по проселочной.

Наступила пауза. Стахов хлебал свой чай, а Андрей в уме материл себя за то, что из множества вопросов, что одолевали его почти всю сознательную жизнь, в момент, когда можно было прояснить для себя хоть что-то, он не может вспомнить ничего достойного. О чем же спросить? Относительно Укрытия? Что именно? Ворошить историю? Так наслышан вроде бы. Слухов предостаточно, причем в желании прилгнуть многие рассказчики преуспевали настолько, что иногда невозможно было отделить правду от выдумки. Так о чем же спросить? Может, о нем самом, о Стахове? Да, есть несколько интересных моментов, но спрашивать о них как-то сразу в лоб тупо, что ли? О других сталкерах? О ком, например? О Крысолове? Считай, так уж и расскажет.

Черт, как же он мог забыть — о Юлии!

Но едва Андрей открыл рот, чтобы поинтересоваться личностью поразившей его девушки, как эту мысль решительно смела другая.

— Илья Никитич, а вы отца моего знали? Юрий Иванович Чекан его звали.

— Чекан? — Лоб Стахова рассек глубокий вертикальный ров. — Так ты сын Юры Чеки?

— Да… — пожал плечами Андрей.

— Занятно. — Стахов отставил осушенную кружку, заглянул молодому бойцу в глаза, пытаясь, наверное, отыскать общие черты с давно пропавшим биологом, удивленно хмыкнул. — Так ты, стало быть, Чека-младший? Занятно, занятно. Вот уж не думал, что повстречаю его потомка столько лет спустя.

— Так знали?

— Знали, — вздохнул Стахов и, пошарив в кармане штанов, вынул другой сверток, в котором хранилась махорка, — отчего же не знать? Не вплотную сотрудничали, конечно, профили, сам понимаешь, у нас разные: я на заставе, он — в лаборатории. Но общаться приходилось, и стрелять в тире его я учил. Бездарный из него был стреляка, скажу тебе, — Стахов улыбнулся, снова всего лишь на мгновенье, точно как в тот раз на заставе, но сейчас Андрею показалось, что эта улыбка хоть и длилась жалкую долю секунды, но все же была непритворной, искренней. — Мог три рожка высадить, и все куда-то мимо. Все палил в стену. Меткости в глазу, как и у Бешеного — ноль. А вот человек был душевный, умный, пообщаться можно было.

— А о том, что с ним случилось, вы что-нибудь знаете?

Некоторое время Илья Никитич сосредоточенно, привычными движениями пальцев, мастерил себе самокрутку. Андрей даже успел подумать, что тот не расслышал вопрос, и хотел было уже его повторить, как Стахов, проделав снова фокус с поджиганием спички от воротника, раскурил самокрутку и сказал:

— Поверь мне, парень, не больше, чем ты. Гребешков, тот сталкер, что сопровождал группу твоего отца, пробыл больше недели на поверхности. Он вернулся практически без одежды, обгоревший весь, израненный. Голова раздута, — Илья Никитич выставил руки, будто держа в них невидимый огромный мяч, — что твой глобус, череп просмотреть насквозь можно, мозги как мутная вода. Что он мог рассказать? Не укрылись от солнца, все умерли, он один выжил. Вот и все, о чем мы узнали перед тем, как он скончался на заставе. Поисковых групп никто не высылал, к тому же, пойми правильно, куда высылать, в каком направлении? В общем, давно это было. Сколько ж лет уже прошло?

— Двенадцать, — твердо ответил Андрей.

— Двенадцать, — вдумчиво повторил Стахов. — Твой отец был славным парнем, и это самое главное. Мне он лично как человек нравился, а тебя, не сомневайся, больше жизни любил. Да вся биолаборатория тебя тогда на руках носила — одного из первых младенцев, родившихся без патологий. Но что случилось, то случилось. Твой отец был слишком предан работе, она его и погубила. Много людей, Андрей, вышли на поверхность и не вернулись. Слишком много.

— Знаю, — рассеянно сказал Андрей, свесив голову. — Я его и не помню совсем; мать лишь иногда расскажет что-то о нем, а фотографий так и вовсе никаких не сохранилось. Был отец, и как будто и не было его никогда.

— Мои родители были членами Военного Совета, — вдруг сказал Стахов, выпустив дым через ноздри. — Полгода уже как в Укрытии жили, мне было тогда десять лет. Творилось в Укрытии чёрт-те что! Повстанческие движения, бунты, а свободный доступ до оружия делал свое дело. Стреляли, как в тридцатых годах. Там, в зале совета, где проводятся совещания, краска уже в двадцать слоев, наверное, нанесена, а пятна крови все равно проглядывают. Хотя уже три десятилетия прошло.

— Ваших родителей убили?

— Знаешь, кого называли «толпой»? — задал встречный вопрос Стахов.

— Знаю, — кивнул Андрей, — это те, кто вначале попал в Укрытие не запланировано.

— Да, тогда вместо шести тысяч человек, в него натолкалось почти восемнадцать. Случайные граждане, оказавшиеся в нужное время и в нужном месте. Это было неуправляемое стадо, озверевшее, полное отчаяния. Попав в Укрытие, они убивали всех без разбору, начиная с тучных олигархов, для которых были построены специальные пентхаусы, вырезая их целыми семьями, и заканчивая мелкими политиками, выкупившими, так называемые, «докторские» квартиры для своих огромных семей.

С другой стороны их можно было понять: у них под домами строили убежище, а их самих хотели бортануть, мол, извините, ребятки, для вас здесь мест нет. Вот они и мстили… В тот день, так уж получилось, ранили только нашего старейшину и уважаемого всеми нами Василия Андреевича, всех остальных убили, в том числе и моих родителей. Иногда мне кажется, что лучше бы они ушли на поверхность и не вернулись. Хоть умерли бы за дело. А так… постреляли как уток на воскресной охоте.

Стахов вздохнул, погладил рукой щетину на подбородке, сплюнул.

— Могу с уверенностью сказать, что тебе повезло, парень, родиться не в те времена. Мало того, что радиация проникает внутрь — Укрытие ведь изначально задумывалось для длительной консервации, то есть все входы-выходы были опечатаны, и открывать их следовало не раньше, как через двадцать лет! — так еще и эти каждый день укорачивали жизни сотням людей.

— А для чего же их открыли, эти выходы?

— Так это они и открыли. Придурки! — Стахов поморщился и снова сплюнул. Самокрутка дотлела до середины, но он о ней напрочь забыл, погрузившись в пучину воспоминаний. — Ломанулись за своими родственниками и вещами, что забыли! Дурачье. Оно же все светилось, барахло это, «гейгер» трещал как сумасшедший, мотивы выдавал, а они все тащили, тащили… Деньги, украшения, провиант, одежду, даже кошек, с которых шерсть слезала как парик, мать его! Каждый хотел взять самое ценное из дому, в надежде, что оно еще пригодится.

— Зачем же вы их впускали?! — округлил глаза Андрей.

— Нас, — Илья Никитич ткнул себя в грудь большим пальцем, — еще не было. Я же говорил: никаких застав, никаких патрулей. Каждый сам за себя, к тому же их было больше.

— А как все закончилось? Ну, потом же все улеглось, ведь так? Куда делась эта «толпа»?