Оскальзываясь, поэт спустился к вожделенной летающей машине и в восхищении гением друга прикоснулся к ней. Воистину, она существовала! Помимо уже известных Тихону трех крупных колес вроде тележных, имелась у нее и корзина под днищем, едва не достававшая до земли, а также кресло извозчика с педалями. Сложная система передаточных шестерен соединяла их с двумя шестами. На одном крепились верхние крупные лопасти, а на втором, что торчал назад и прямо – еще четыре относительно маленькие. В точности как на чертеже!

– Ох, умен плут! – покачал головой поэт и стал выискивать следы Акинфия с Манефою.

Он обнаружил тропу моментально. Хоть и неявная, «проложенная» по камням, она очевидно вела вниз, и Тихон устремился туда же. Через десять шагов он очутился перед косой и весьма широкой расселиной, на дне которой ветер образовал слой сухой почвы. Сейчас на этом пятачке земли отпечатался след сапога, а рядом с ним – еще один след поменьше, видимо женский.

– Она шла сама? – насупился поэт и также ступил в расселину.

Скоро в ней стало совсем ничего не видно. Чтобы не ушибить голову о выступ и не расквасить нос о шершавую стену, за которую держался, а особенно не споткнуться, Тихон зажег свечу. Та моментально погасла под порывом стылого ветра, что говорило о сквозном характере этой дыры. Однако преследователь успел разглядеть под ногами подозрительно черный провал и возрадовался, что сделал остановку.

Еще одна утиная ножка с маринованным огурчиком пали жертвой его нервного аппетита.

Прикрыв рукой огонек свечи, Тихон посветил вниз и разглядел в двух аршинах вполне покатый склон, по которому можно было без особой опаски передвигаться. Как вот только обратно? Но раз уж Акинфий в компании с Манефою не убоялись погрузиться в каменную нору, то идущему следом и подавно не стоит пугаться. Утешив себя таким соображением, поэт приступил к медленному спуску.

За те четверть часа, что он тыкался в стены, бился об них боками и подворачивал ступни, по счастью не сильно, а также зажигал несчастную свечу, он успел передумать о многом. Безропотно ли Манефа проделал этот удушающий путь во мраке? Кто шел впереди – похититель или жертва? О чем они говорили, когда каждое слово наверняка превращается в зловещий глас самой преисподней? Кормил ли Акинфий в пути свою пленницу, вот как Тихон себя? Проклятые нервы!

И тут поэту показалось, что он слышит голос. Он замер и даже думать перестал, целиком обратившись в слух и зрение. Свеча у него кстати погасла, сдутая очередным порывом стылого ветра.

Впереди виднелось слабое желтоватое сияние, словно прошедшее через толщу слюды. Впрочем, в его отблесках стало видно, что лаз вполне расширился и стал проходимым в полный рост без опасения набить шишку. Отчетливо пахло костром – похоже, Акинфий запалил очаг для обогрева бедной девицы или приготовления трапезы.

Со всех сторон нависали гранитные валуны, готовые вот-вот обрушить всю тяжесть на слишком смелого лазутчика. Избегая касаться их, Тихон двинулся вперед и через десять шагов очутился рядом с отверстием в камнях. В нем пропадала веревка, и оттуда же отчетливо доносился голос механика.

– …Почему ты молчишь? Манефа, милая, ответь мне!

– Отстань, – фыркнула девица. – Je suis fatiguée, de sorte que marche loin[20]. Не бойся, пока не убегу, если ты перестанешь о любви талдычить.

– Как ты можешь так говорить! Ведь я унес тебя по небу от отца и матери, заточил в каменном мешке!

– Тьфу ты, опять за старое. Ну заточил и заточил, а теперь изволь выйти вон. Je dois le pot visiter, mais à toi je ne peux pas[21]. – Кажется, Акинфий впал в некоторое смущение, и скоро послышались его удаляющиеся шаги. – Наконец-то!

Тихон также поспешил отойти от дыры, чтобы слышать как можно меньше. Выждав несколько минут, он воротился обратно и в раздумье склонился над отверстием, чтобы воспользоваться веревкой. Но тут вновь объявился влюбленный механик и твердо спросил:

– Манефа Петровна, будьте любезны объясниться со мною.

– Да что объяснять-то?

– Я уже трижды признался вам в страстном чувстве и смело надеюсь на ответные слова, ибо деваться вам более некуда, как отдавши себя в мою власть.

– Vous avez été affolé, le monsieur![22]

«Точно», – подумал Тихон и решительно ухватился за «трап». Пролез он в дыру, правда, с некоторыми затруднениями – видимо, живот его от неумеренного питания слегка раздулся. Внезапно веревка где-то наверху оборвалась, и пальцы ослабли от ужаса и растопырились. Слава Богу, падать пришлось всего пару саженей, но пятки поэт все-таки отшиб. Так или иначе, весь его стремительный спуск занял секунды три, однако очутившись на пол узилища, Тихон осознал, что к его горлу уже приставлен клинок.

– Балиор! – пораженно вскричала девушка. – Явились сонет прочитать? Или вы с этим сумасшедшим заединщики? Эй, Маргаринов, вы же друзья, прекратите кинжалом размахивать.

Она в напряженной позе сидела на каменном «ложе», среди мягких подушек и с подносом, полным объедков, и в немалом удивлении наблюдала сцену с друзьями. Хвала Господу, злодей-похититель не морил ее голодом, даже братину с водою или вином предоставил, а также лучшую свою табакерку. Он снабдил темницу раскладной мебелью, тремя сальными свечами и зеркалом, не говоря уж об отхожем месте в форме обыкновенной дыры. Тут даже скромный очаг пылал, и рядом с ним возвышалась приличная горка дров.

О подобающей одежде для пленницы Акинфий также позаботился – поверх легкомысленной «римской» тоги на Манефе была надета простая, но теплая меховая mante с откинутым капюшоном. Парика на голове девушки, разумеется, не было.

Перед тем, как Тихон ввалился в узилище, она читала Мармонтеля на французском, а слева от нее валялись оба «Рая» англичанина Мильтона, на русском языке. Духовной пищей, значит, коварный ученый также ее обеспечил. Долго же он вынашивал свой ужасный замысел, коли все до мелочи рассчитал!

– Bonsoir, – просипел Тихон, боясь пошевельнуться, – la mademoiselle[23]. И ты здравствуй, друг.

– Как ты тут оказался? – в два голоса вскричали оба, и Акинфий и Манефа.

Механик спрятал кинжал и отступил в середину темницы, очутившись почти между Тихоном и девушкой – видать, решил оборонить от вторичного умыкания. На его лице отпечаталась маска гнева, а парик сбился в сторону, отчего влюбленный похититель немало походил на ночного татя, особенно благодаря кинжалу.

– Прибыл на спасение девицы, – откровенно сознался поэт и с опаской уселся на трехногий стул. – Простите, утомился по скалам лазать…