Что ее заботило, так это запахи. Они наплывали на нее,густые, дразнящие, восхитительные. Курица, жаркое, свиные отбивные с хрустящейкорочкой жира. Сочащиеся каплями крови бифштексы, разнообразные сыры, большущиекреветки, розовое мясо которых так и просилось в рот. Фаршированные рыбины,дымящийся плов. А еще всяческие фрукты, множество сладостей. И это тольконачало! На закуску! Чтобы только заморить червячка!

Миа быстро сбежала по центральной лестнице, ладонь плавноскользила по полированным перилам, маленькие ступни так и порхали поступенькам. Однажды ей приснился сон, будто какой-то ужасный человек столкнулее под колеса подземного поезда, и ей отрезало обе ноги под самые колени. Носны всегда такие глупые. Ступни при ней, а над ними — ноги, не так ли? Да! Каки ребенок в животе. Малой, который ждал, что его накормят. Он проголодался, каки она.

3

От подножия лестницы широкий коридор, выложенный черныммрамором, длиной в девяносто шагов, вел к высокой двойным дверям. Мианаправилась к ним. Видела, как рядом с ней плывет и ее отражение. В глубинемраморных стен горели электрические фонари, напоминая подводные факелы, но онане замечала мужчины, который следом за ней спускался по лестнице, не вначищенных туфлях, но в старых, ободранных сапогах. И его вылинявшие джинсы исиняя рубашка из «шамбре»[11] никак не тянули на наряд придворного. У левогобедра висела кобура, из которой торчала отделанная сандаловым деревом рукояткаревольвера. На загорелом, иссеченном ветром лице мужчины хватало морщин. В егочерных волосах кое-где уже пробивалась седина. Но внимание прежде всегопривлекали к себе глаза. Синие, холодные, с твердым взглядом. Детта Уокер небоялась мужчин, не боялась даже этого, однако вот эти глаза нагоняли на неестрах.

Перед двойными дверями коридор вливался в небольшое фойе. Наполу черные квадратные плиты чередовались с красными. Деревянные панели стенукрашали выцветшие портреты прежних владык и их жен. В центре стояла статуя изрозового мрамора и хрома. Восседающий на окне рыцарь поднимал над головой то лишестизарядный револьвер, то ли короткий меч. И хотя лицо оставалось гладким,скульптор лишь наметил черты, Миа знала, кто перед ней. Во всяком случае,догадывалась.

— Я салютую тебе, Артур из Эльда, — она сделала реверанс. —Пожалуйста, благослови ту еду, которую я собираюсь взять и съесть. Чтобынакормить меня и моего малого. Доброго тебе вечера, — она не могла пожелать емудолгих дней на земле, потому что отсчет и его дней, и дней большинства такихже, как он, оборвался в незапамятные времена. Поэтому она лишь коснуласькончиками пальцев своих улыбающихся губ и послала ему воздушный поцелуй. Отдавдолг вежливости, прошла в обеденный зал.

Огромный, шириной в сорок ярдов и длиной в семьдесят. Яркиеэлектрические лампы в хрустальных плафонах горели вдоль стен. Сотни стульевстояли у огромного, из железного дерева, стола, уставленного блюдами ихолодными и горячими деликатесами. Перед каждым стулом стояла большая белаятарелка с голубой каемкой. Но на стульях никто не сидел, на тарелках не лежалаеда, пустовали и стаканы для вина, хотя в последнем тоже не было недостатка.Оно стояло в золотых кувшинах, охлажденное, готовое к употреблению. Все былотак, как она и ожидала, как видела в своих грезах, четких и ясных, она вновь ивновь приходила в этот зал, и знала, что будет приходить и дальше, пока ей (ималому) требовалось то, что она могла здесь найти. Куда бы ни заносила еесудьба, замок всегда высился неподалеку. А если в нем пахло сыростью и гнилью,что с того? Если из-под стола доносилось какое-то шебуршание, может, тамвозились крысы или мыши, что ей до этого? Поскольку то, что ей требовалось, и визобилии, стояло на столе. А тени под столом… пусть живут своей жизнью. Не еедело, совершенно не ее дело.

— Вот идет Миа, ничья дочь! — радостно крикнула онаогромному молчаливому залу, заполненному сотнями ароматов закусок, горячихблюд, соусов, фруктов. — Я голодна и я собираюсь наесться! Более того,накормить моего малого! Если кто-то возражает, пусть выступит вперед! Чтобы яполучше рассмотрела его, а он — меня!

Никто, разумеется, не выступил. Те, кто пировал здесь, давноуже ушли в небытие. И тишину нарушало лишь далекое гудение двигателей вглубинах под дворцом да неприятное шебуршание, доносящееся из-под стола. За ееспиной спокойно стоял стрелок, наблюдая за ней. И не в первый раз. Он не виделзамка, но видел ее; видел ее очень хорошо.

— Молчание — знак согласия! — воскликнула она. Прижала рукук животу, который уже начал выдаваться вперед. Округляться. — Вот славненько!Миа пришла, чтобы попировать вволю! Пусть эти яства хорошо послужат и ей, ималому, который растет в ее животе! Пусть хорошо им послужат!

И она начала пировать, пусть и не села на стул, и невоспользовалась большой белой тарелкой с голубой каемочкой. Тарелок она терпетьне могла. Не знала почему, и не хотела знать. Ее интересовала только еда. Онашла вкруг стола, брала еду пальцами, отправляла в рот, срывала мясо с костей,бросая последние на блюда. Несколько раз промахивалась и кости падали на белуюскатерть. Одна перевернула пиалу с соусом, вторая разбила хрустальную чашу склюквенным желе, третья скатилась на пол, и Миа услышала, как кто-то уволок еепод стол. Оттуда донеслись звуки борьбы, потом вопль боли, словно одна тварьвогнала свои зубы в другую. И наступила тишина. Длилась правда, недолго,взорванная смехом Миа. Она вытерла жирные пальцы о грудь, медленно, срасстановкой. Нравилось ей смотреть, как пятна жира и соусов расползаются подорогому шелку. Нравилось ощущать налившуюся грудь, чувствовать, как отприкосновений твердеют и встают торчком соски.

Она продолжила путь вкруг стола, разговаривая сама с собойна разные голоса, прямо-таки пациентка дурдома.

Как они тебе, сладенькая?

Высший класс, спасибо, что спросила, Миа.

Ты действительно веришь, что Освальд в одиночку убилКеннеди?

Ни в коем разе, дорогая… само собой, к этому приложило рукуЦРУ. Они, и эти чертовы миллионеры из Алабамского стального полумесяца.

Из Бомбингхэма, штата Алабама, сладенькая, не правда ли? Тыслышала последний альбом Джоан Бейс?

Господи, конечно, она поет, как ангел, не так ли? Мнеговорили, что она и Боб Дилан собираются пожениться…

И так далее, и так далее, о чем угодно и ни о чем. Роландслышал и культурный голос Одетты, и грубый, сыплющий ругательства, Детты. Онслышал голос Сюзанны и много, много других голосов. Сколько же женщин жили в ееголове? Сколько личностей, уже сформировавшихся и еще только формирующихся? Оннаблюдал, как она перегибалась через пустые тарелки, которых не было, и пустыестаканы (которые также отсутствовали), ела прямо с блюд, жадно жевала, лицо всесильнее блестело от жира, а лиф платья (он его не видел, но чувствовал) темнелпо мере того, как она раз за разом вытирала о него пальцы, не забывая при этомпоглаживать груди и пощипывать соски (движения ее рук трактовались однозначно).И на каждой остановке, перед тем, как двинуться дальше, она хватала воздухперед собой и бросала воображаемую тарелку или на пол у своих ног, или черезстол в стену, которая, должно быть, существовала в ее воображении.