Уж не помню как накидывал лассо Большой Змей, но я с присущеймне ловкостью промахнулась. И повторила попытку. Шнур метала, назидательнодекламируя: “Нас было много на челне; иные парус напрягали, другие дружноупирали в глубь мощны весла…”

Думаю, знаете: в “Арионе” у Пушкина их на челнепрохлаждалось немало, но спасся лишь тот, который не сдрейфил пред вихрем ижестокой морской стихией. Такой был один (певец гимнов), совсем как я, —остальные, как моя Фрося, руки в воду опустили и, считай, что утопились.

Таким образом мне пришлось делать сразу два дела: покорятьшнуром крюк и младшую подругу воспитывать на шедеврах русской литературы.

И Фрося, кстати, не бездельничала — рядом стояла, энергичнозудя:

— Сонечка, брось, ничего не получится.

Послушав ее, я в сотый раз бросила, и оказалось, что Фросяправа: не получилось — промахнулась опять.

На этот раз я промахнулась с такой потрясающей ловкостью,что из рамы вылетело стекло — шнур-то тяжелый!

Ужас! Вылетело стекло!

Но…

Не разбилось!

Ну как тут не восхититься собой и не воскликнуть:

— Вот она я! Кто еще на такое способен?!

— Только кто-то совсем безрукий, — ядовито заметила Фрося.

Я изумилась:

— Слушай, да ты змея! Как я раньше не замечала?

— Удивляюсь, как сейчас ты заметила. Ты же везде видишьтолько себя.

Тамарка права: надо реже встречаться, если хочешь дружить.Еще недавно мы с Фросей обожали друг друга и что теперь?

И дня в закрытом пространстве не провели, а уже готовы другв другу в глотку волчьей хваткой вцепиться!

Вот она, жестокая правда жизни! Бедные космонавты!

Впрочем, сейчас и нам не позавидуешь: Якудза приговорил меняк Фросе, возможно, пожизненно. Есть и другой вариант, изощренно жестокий: Фросяпризвана и пытать меня, и казнить — похоже, уже приступила: пилит, ноет, четырераза унизила и даже пыталась бить, делая вид, что спасает от смерти.

Я так разозлилась на Фросю, что шнур метнула с той зверскойсилой, с какой хотела отпустить оплеуху любимой подруге — вон оно чтовыясняется: и дивана я тяжелей, я и безрукая, и дура, и эгоистка…

— Ура! Ура! — воскликнула Фрося, захлопав в ладоши иодновременно пытаясь меня расцеловать. — Сонечка! Ты попала! Ты зацепила! Тысамая меткая женщина в мире!

И действительно: моя петля удачнейше затянулась на крюке — яподергала шнур: надежно!

Фросю я, разумеется, снова так возлюбила, что решилаизбавить ее от заточения первой — героически пропустила подругу вперед.

— Лезь в окно, — говорю, — а я тебя подстрахую.

И что же? Подруга решила испортить тщательно спланированныймною побег — рухнула на пол и заявила:

— Соня, лучше я здесь умру! Клянусь, ты с места меня несдвинешь!

— Что за дурь? — воскликнула я. — Быстренько полезай в окно!

— Нет, я боюсь высоты! — взвизгнула Фрося и покрепчеприжалась к полу.

— А пыток ты не боишься?

Задумалась, глупая, и растерянно отвечает:

— Сонечка, пыток тоже боюсь. Умоляю, подай мне пример. Еслиувижу, что у тебя получилось, то, пожалуй, тоже полезу в окно.

— Ага, значит я тебе как подопытный кролик! Сама же спорила,что я тяжелей. А если крюк на мне оборвется?

— Ужас какой! — зажмурилась Фрося.

— Что за ужас? Всего третий этаж. Если не выдержит крюк илишнур оборвется, я упаду и убегу, а ты дожидаться пыток останешься.

— Значит такая моя судьба, — обреченно промямлила Фрося.

Я озверела:

— Что еще за судьба? Мы творцы нашей судьбы! Хватит Ванькувалять на полу! Раз ты легче, лезь в окно первая!

— Не полезу!

— Полезешь!

— Не-ет!

Я схватила подругу за шкирку и скомандовала:

— Быстро лезь!

Ефросинья отчаянно напряглась и к полу прижалась — яуслышала характерный звук (догадайтесь какой!) и спросила:

— Фрося, что это?

— Стул скрипит.

— Ты сидишь на полу, какой стул?

— Кажется, жидкий. От страха медвежья болезнь приключилась,— виновато призналась моя бедная Фрося и покраснела.

— Черт возьми! Как невовремя! — воскликнула я, бросаясьвставлять в раму стекло и прикидывая как снять с крюка шнур.

Господи, что же это такое! Еле его туда нацепила!

Стекло вставить не удалось — шнур (слава богу!) тожесниматься не пожелал. Я задвинула шторы и, перекрестившись (матерь божия,пронеси, но не так, как подругу!), забарабанила в дверь:

— Садисты! Проводите нас в туалет!

— Срочно! — взвизгнула Фрося.

В ответ лениво раздалось:

— Слышь, Валет, наши бабы, похоже, обхезались. Пойди,разберись.

Протопали чьи-то шаги, и я услышала незнакомый мужскойголос:

— Ну че там у вас?

— Естественные процессы, — нервно поведала я.

А Фрося визгливо добавила:

— Неукротимые!

Голос кхекнул и поразился:

— Ну, блин, вы даете! А ключа у меня нет!

Я возмутилась:

— Это вы, блин, даете! Что за халатность? У вас две женщинына руках, а вы сортиром не озаботились! Не знаете, что ли: женщины, те же дети.

Голос послал нас:

— Пошли вы на …

Букв было много, я всех не упомнила — а шаги удалились.

В отчаянии я воззрилась на Фросю — та, бедняжка, виноватосказала:

— Терплю.

Я глянула на окно: рамы с приставленным к ней стеклом небыло видно, но шнур висел на крюке и зримо уходил за штору — трудно его незаметить.

— Фрося, — раздраженно сказала я, — как невовремя тызатеялась! Сейчас верзилы найдут ключ, придут и увидят подготовку к побегу.

— И пусть видят, — безразлично ответила Ефросинья. — Тызамыслила глупость. Даже если фантастически допустить, что я по веревкеспущусь, то дальнейшее полный абсурд.

— В каком смысле? — опешила я.