— Зажги лампу! — приказала она, и я дернулся.

Но меня опередил один из воинов. Он нагнулся, поднял лампу, которая лежала рядом на полу, и, засветив ее, поднял над головой.

— Поставь на стол!

На этот раз я уже не шевелился. Сделав шаг назад, неожиданно опустился на корточки, привалившись к стене, и выдохнул.

Мне казалось, что заселялись мы в довольно просторную комнату. Теперь же я как будто очутился в крохотном грязном чулане, забитом старыми мешками и наполненном людьми. Рядом со мной в луже крови лежала женщина с толстым древком, нелепо торчавшим наискось вверх из ее спины, как мачта севшего на мель парусника. За ней дымилось тело второй скелле, и одежда на ней почему-то выглядела совершенно целой, чего нельзя было сказать о теле. Со стороны двери мои ноги ограждала еще одна лужа крови — того мужчины, которого, по-видимому, я убил ударом шлема. Стол стоял нетронутый. Я даже видел мои стекляшки, так и оставшиеся лежать на нем. Вместо кровати, на которой спала моя спутница, лежало нечто темное, что я не мог разобрать, что-то похожее на кучу свежего асфальта, и при этом также дымилось. Стены были покрыты звездчатыми подпалинами, как если бы по ним лупили из фантастического бластера. Забыл упомянуть — они тоже дымились. Надо сказать, что дым заволакивал всю комнату, как если бы я провел ночь, играя в преферанс с курящими друзьями. С другой стороны стола стояла моя скелле. Маленькая хрупкая девушка, похоже, только что вылезла из преисподней. Мятая перекошенная одежда. Торчащие во все стороны патлы черных волос, полных щепок от взорванной двери, и бешеная, сумасшедшая злоба в глазах. Черты лица кривились, как будто кто-то пытался вырваться из нее. Она посмотрела на меня и, кажется, взяла себя в руки. Во всяком случае, ее лицо замерзло, словно покрылось коркой льда. Лучше бы мы играли в преферанс! Боже, как же все это воняло!

— Позови хозяина! — воины дернулись, но тот, который был ближе к двери, опередил первого и пулей выскочил в коридор. Оставшийся, похоже, перепугался не на шутку. Мне показалось, что он закрыл глаза.

Хозяин появился так быстро, как если бы стоял наготове за дверью. Он был бледен и напуган.

— Нам нужна новая комната и мойка, — уже устало приказала скелле.

Хозяин исчез, тут же вернулся и залепетал, испугавшись собственной глупости:

— Прошу Вас! Пройдемте!

Меня трясло, болели голова и глаза, мутило от запахов, и при этом было стыдно и больно за то, что я сделал. Нет! Мне было не жалко скелле совсем! Но зачем я убил воина, который только заглянул в комнату?! Сквозь туман в голове я понимал, что это бред и надо просто подождать, пока мозги встанут на место, но прямо сейчас хотелось плакать!

Похоже, моя спутница держалась лучше меня. Она что-то почувствовала, остановилась в дверях и тихо сказала:

— Пойдем, Илия.

Я поднялся и, переступив через черную лужу на полу, вышел за ней.

Видимо, происшествие тряхнуло мой организм, что-то в нем сломалось, и в мойке я испытывал дикое возбуждение. Если бы местные мойки не были изначально раздельными, то такой выплеск гормонов добром бы не закончился. В отличие от классического фэнтези, никто не спешил предложить герою после кровавой битвы соответствующие услуги, и мне пришлось смириться. Хозяин вообще старался не показываться нам на глаза, норовил все время подставить какого-нибудь слугу, одновременно не решаясь уходить далеко. В результате любое обращение к испуганной прислуге оканчивалось мгновенным появлением, как чертика из табакерки, хозяина, спешившего услужить. На воинов, участвовавших в нападении, скелле, по-моему, обратила не больше внимания, чем на оружие, оставшееся на поле битвы. Подберут, мол, кому надо. Последние были счастливы этим. Надо было видеть облегчение на их лицах, когда скелле, задав несколько вопросов, взмахом руки отправила их восвояси.

Когда, отмытый, я вернулся в новую комнату, она уже ждала меня там.

— Ложись, Илия. Утром поговорим. Твоя очередь. Я, похоже, выспалась, — показала она рукой на кровать.

— Хорошо, — не стал я играть в благородство, так как буквально засыпал на ходу.

Я лег на кровать и неожиданно обнаружил прямо надо мной склонившуюся красивую девушку, протянувшую ладонь к моему лицу. Замерев от неожиданности, я смотрел на ее отстраненное лицо, когда сообразил, что моя спутница имела в виду вовсе не то, о чем я подумал. Мягкие пальцы коснулись моего лба, и секунду спустя я спал.

Проснулся я поздним утром. Рывком приподнялся на постели и огляделся. Большая чистая комната — две кровати, окно между ними, стол, пара стульев, на столе моя сумка с вещами и многострадальный шлем. Я поднялся и осмотрел вещи. Постель на второй кровати выглядела нетронутой, мои вещи хоть и были беспорядочно сложены в сумке, но выглядели непострадавшими. Подняв сумку, я обнаружил несколько местных крупных банкнот, начал догадываться, что произошло. Собрал заново развалившуюся подзорную трубу и огляделся, но ожидаемо ничего не обнаружил. Надо идти вниз.

Хозяин заведения был верхом услужливости и учтивости. Он сообщил, что госпожа отбыла рано утром, едва начало светать, велела меня не беспокоить, на словах ничего не передавала. В нашей прежней комнате уже все прибрали, погибшего слугу скелле похоронили. Два других тела госпожа велела отнести за забор к лесу, что она там делала, он не знает, но когда она ушла, то его люди нашли на месте только большую лужу воды. Сейчас уже все высохло — он проверял. Кузнец у них есть, через дорогу, и он сделает все, что я попрошу, — платить не надо. Для него большое счастье — услужить такой госпоже. Счастье этого упитанного господина возросло, похоже, еще выше, когда я попросил его собрать мне провиант. Уже даже не пытаясь предлагать плату, я позавтракал и отправился через дорогу. Мне нужно было наточить мой нож для бритья, а у меня ничего для этого не было.

Занимаясь суетой сборов, я все время чувствовал беспокойство. Поступок скелле при желании можно было объяснить — свою миссию я выполнил, от преследования мы избавились, впереди были долгие и, вероятно, непростые разборы полетов. Нахождение под ее покровительством беглого приговоренного к смерти дикаря явно осложнило бы эти разборки. С ее точки зрения, мне она ничего не должна. Вон, даже денег оставила. С моей — все выглядело много сложнее. Во-первых, этому человеку я доверился, я рассказал ей первой свою историю. Во-вторых, я сражался за нее и считал, что дважды спас ее от смерти. Что же я получил? Довольно крупную сумму наличности? Кстати, и не такую уж крупную, чтобы, скажем, жить, не зная забот, хотя бы дней двадцать в Саэмдиле. Ах, да! Мне дали выспаться, собрали немного продуктов и наточили нож бесплатно. Насколько я понимал местные правила, за нападение на скелле на территории гостевого двора последняя имела законное право уничтожить двор вместе с хозяином. Так что хозяин двора получил даже больше, чем я.

Конечно, я вырос в другом мире и с другими ценностями. В моей голове не сидел бухгалтер со скрупулезным подсчетом дебета и кредита. Но, несмотря на это, я чувствовал обиду — можно же было хотя бы объясниться! Я по-своему верил в бога. Не в том смысле, что на небе сидит бородатый дядька и рулит мирами. А в том, что я чтил подвиг человека, который пошел на смерть ради других людей! Причем ради всех людей — и хороших, и плохих, и грешников, и праведников! Он пожертвовал всем, что у него было, за людей, которых даже не знал! В наше время, когда родитель зачастую не может пожертвовать маленьким кусочком своей жизни, своего времени даже на родного ребенка, когда тот, положим, просит его поиграть, начинаешь по-настоящему ценить бесконечность подвига такого человека. Я знал — не по учению, а по своему собственному убеждению, — что такой человек не мог не уметь прощать, ведь он любил всех! И я прощал другим многое, хотя меня за это часто и упрекали. Но еще я был русским, и для меня был один непростительный грех. Нет, я знал, что бог простил бы и его, но я не он. Я не могу простить предательство. И именно это вызывало мое беспокойство. Я доверился ей — она меня бросила. Это было настолько невозможно для меня лично, что я был уверен: есть какие-то обстоятельства, о которых я не знаю, какие-то нюансы, которые не учитываю. С другой стороны, могла бы просто убить. Это ей даже зачлось бы, может быть. В конце концов, я пришел к тому, что не вправе судить — я здесь не просто чужой, а чужой, который местных порядков, реалий и культуры не знает, даже местным языком владеет с трудом. У меня до сих пор был сильный акцент, да и лексика ограничивалась сугубо бытовой.