подчинения определенным правилам поведения, стал использоваться как оправдание для требования вернуться к тому состоянию «свободы», которым обладал дикарь, «еще не знающий собственности», – так о нем писали мыслители XVIII века. Однако вряд ли можно назвать свободным или сколько-нибудь нравственным дикаря, который должен был вместе с соплеменниками добиваться общих целей и подчиняться приказам вождей (хотя от некоторых обязательств дикарь был свободен). Только те общие и абстрактные правила, которыми мы руководствуемся, принимая собственные решения для достижения собственных целей, заслуживают того, чтобы их называли нравственными.

Глава пятая

Гибельная самонадеянность

Традиционная мораль не отвечает критериям рациональности

Итак, мы только что перечислили четыре требования – все, что не доказано научно, не до конца понятно, не имеет четко сформулированной цели или ведет к неизвестным последствиям, является неразумным. Эти требования как нельзя лучше отражают принципы конструктивистского рационализма и социализма (оба течения выросли из механицистского или физикалистского понимания расширенного порядка человеческого сотрудничества, то есть из представлений о порядке как об организации и контроле деятельности каждого в группе, при котором общей информацией владеют все члены группы). Но расширенный порядок устроен по-другому, он не может быть таким.

Я готов согласиться, что большинство институтов, установок и практики традиционной морали и капитализма не отвечают обозначенным выше требованиям или критериям и являются – с точки зрения этих теорий разума и науки – «неразумными» и «ненаучными». Более того, поскольку, как мы уже признали, те, кто продолжает следовать традиционным обычаям, чаще всего сами не понимают, как эти обычаи сложились и благодаря чему сохраняются, то неудивительно, что появляющиеся время от времени альтернативные так называемые «обоснования» необходимости следования традициям зачастую довольно наивны (что позволяет нашим интеллектуалам не кривить душой) и не имеют никакого отношения к действительным причинам успеха этих традиций. Многие традиционалисты даже не дают себе труда изыскивать обоснования (которые все равно невозможно предоставить, так что интеллектуалы вправе отвергать их опять-таки как неразумные и не имеющие под собой почвы), а продолжают придерживаться своих обычаев по привычке или следуя религиозным убеждениям. И в этом нет ничего «нового». В конце концов, еще более двух столетий назад Юм заметил, что «правила морали не являются заключениями нашего разума». Но выводы Юма не поколебали веру большинства современных рационалистов (любопытен тот факт, что они часто цитируют Юма, стараясь аргументировать свои убеждения), они продолжают настаивать, что исходящее не от разума либо бессмыслица, либо предмет необоснованного предпочтения, и продолжают требовать рациональных обоснований.

Не только традиционные религиозные ценности (вера в Бога и большая часть традиционной морали, касающаяся взаимоотношения полов и семьи, – хотя я не затрагиваю в настоящей книге эти темы) не отвечают этим требованиям, но и конкретные моральные традиции, имеющие отношение к теме данной книги, – частная собственность, бережливость, обмен, честность, доверие, договор.

Ситуация будет выглядеть еще хуже, если учесть, что упомянутые традиции, институты и ценности не только не соответствуют заявленным логическим, методологическим и эпистемологическим требованиям, но зачастую отвергаются социалистами по другим причинам. Их считают «тяжким бременем» (Чизхольм и Кейнс) или моралью, неразрывно связанной с торгашеством и жаждой наживы (Уэллс и Форстер), см. главу 6. Или – сегодня это особенно модно – источниками отчуждения от общества, угнетения и «социальной несправедливости».

За подобными аргументами следует вывод: существует настоятельная необходимость в построении новой, рациональным образом пересмотренной и обоснованной морали, которая будет отвечать этим требованиям и не станет тяжким бременем, не будет связана с торгашеством, угнетением либо «несправедливостью» и отчуждением. Более того, это только часть великой задачи, которую ставили перед собой новоявленные законодатели-социалисты, такие как Эйнштейн, Моно и Рассел, и те, кто называл себя «имморалистами», – такие как Кейнс. Необходимо также создать новый рациональный язык и новую рациональную систему права, поскольку существующие (по тем же причинам) также не отвечают этим требованиям (собственно говоря, им не отвечают даже законы науки (Hume, 1739/1951; и см. Popper, 1934/59)). Такая грандиозная задача, должно быть, казалась им тем более актуальной, что сами они не верили в сверхъестественное происхождение морали (не говоря уже о языке, законах и науке) и пытались найти ей хоть какое-то обоснование.

Итак, люди, гордясь построенным миром, как будто он был выстроен по их собственному плану, и обвиняя себя в том, что не выстроили его лучше, теперь намеревались сделать именно это. Социализм поставил себе целью не что иное, как полное изменение нашей традиционной морали, закона и языка, чтобы таким образом искоренить старый порядок и вместе с ним якобы невыносимое и ничем не оправданное положение, препятствующее воцарению разума, условий для самореализации, истинной свободы и справедливости.

Обоснование и пересмотр традиционной морали

Однако стандарты, на которых рационалисты строят свою аргументацию и всю свою программу, в лучшем случае невыполнимы, а в худшем – являются дискредитировавшими себя приемами устаревшей методологии. Вероятно, их можно было бы отнести к тому, что называют наукой, однако они не имеют ничего общего с настоящим научным исследованием. Рядом с высокоразвитой и довольно сложной системой моральных норм в нашем расширенном порядке существует примитивная теория рациональности и науки; ее и поддерживают конструктивизм, сциентизм, позитивизм, гедонизм и социализм. Это возражение не против разума и науки, а против этих теорий рациональности и науки, а также методов применения их на практике. Все становится на свои места, когда выясняется, что, если исходить из требований, предъявляемых рационалистами, невозможно обосновать что бы то ни было – ни мораль, ни язык, ни право, ни даже саму науку.

Вышесказанное применимо и к науке, хотя может прозвучать непривычно для тех, кто незнаком с достижениями и противоречиями современной философии науки. Правда, что законы современной науки не обоснованы или обоснованы не так, как это требуется по методологии конструктивистов; но правда также и то, что многие наши нынешние научные предположения могут оказаться ошибочными. Более того, даже если какая-то концепция принесет нам больше успеха, чем принятая нами ранее, то – являясь несомненным шагом вперед – она тоже может оказаться ошибочной. По мнению Карла Поппера (1934/1959), наша цель должна состоять в том, чтобы как можно быстрее пройти путь ошибок – совершая их одну за другой. Если мы будем отвергать все то, что не в состоянии доказать, то очень скоро вернемся на уровень дикаря, не доверяющего ничему, кроме своих инстинктов. Однако именно это нам и советуют все разновидности сциентизма – от картезианского рационализма до современного позитивизма.

Более того – действительно, мы не можем рационально обосновать традиционную мораль и прочее, но это также верно