друга переводить бесконечно, до хрипоты споря и доказывая, что уж они-то, конкретно они, в этот раз, к мячу и не притрагивались вообще! Раньше — да, дело было, ну ты, старшина, сам видел. Но сегодня? Сегодня: ни-ни! Я вообще, на койке лежал… хоть это и нельзя. И покрывало за собой поправил…

Короче, максимум, что в тот раз сделали, так это прицепили пострадавший щербатый плафон на место, а осколки смели и выбросили. Позже решили с ним разобраться. Новый как-нибудь в другой раз купить и повесить… «Другой раз» не наступает год третий… или четвёртый уже?

Знакомый потолок. Знакомый анкерный крюк, ввинченный в этот потолок, в блок перекрытия потолще, проложенный и поддерживаемый рядом колонн. Крюк ввинчен недалеко от крайней колонны в ряду. Дальше неё только стена.

На крюке висит цепь. На цепи большой красный боксёрский мешок. Тяжёлый и побитый судьбой. Правда, ещё не до той степени, что его собратья на других этажах. Этот ещё достаточно новый, пока ещё скотчем и иной липкой лентой обматывать не приходится, залепляя дырки в обшивке.

Этот мешок… помню, как его покупали, скидывались всей ротой. Помню, как его вешали… помню, как он потом падал… и его снова вешали… чуть ли не на тот же анкер, который вкрутили в дырку, просверленную на десять сантиметров правее. И он снова падал… и снова его вешали…

Помню, как этот мешок снимали с анкера, нашедшего, наконец, удачное место и больше не выпадавшего, и прятали на время командировки. Зачем? Ну, что б, без нас, его не спиздели…

Ладно, не буду обсуждать это решение. В конце концов, прецеденты и с более крупногабаритными вещами случались. Солдаты друг у друга чего только не тащат… бывает, что и по нескольку раз одно и то же…

Не важно всё это. Просто лишние мысли в голове при взгляде на знакомые предметы, историю которых ты хорошо знаешь, в истории которых успел поучаствовать… ведь боксёрский мешок покупали и вешали при мне, с моей посильной помощью. Падал он тоже при мне. Хорошо хоть не от меня, не от моего удара. И плафон отколотый — тоже мне, как родной, ведь в тот день, когда по нему саданули мячом, дежурным стоял именно я. И все разборки по его поводу прошли тоже через меня. По живому, можно сказать, потоптались… задолбался я тогда от старшины разное на свой счет выслушивать.

Знакомая койка, знакомая форма на мне — то ли ВКПО, то ли ВКБО (не знаю до сих пор, как оно правильно, постоянно по разному её величают: то Всесезонным Комплектом Полевой Одежды, то Всесезонным Комплектом Боевого Обмундирования), знакомый штык-нож от АК-12 в тяжёлых и неудобных матерчато-пластмассовых ножнах, знакомый до боли значок дежурного по роте.

Я резко сел на койке, на которой лежал до того. Первым делом, привычным движением проверил на месте ли ключи от оружейки. Потом с силой потёр ладонями лицо, пытаясь сообразить, что вообще происходит. На каком я Свете: Том или Этом?

Соображалось туго.

По всему выходило, что закемарил я так крепко, как никогда себе не позволял. Нет, так-то: роту проводил по домам, ухода всех офицеров дождался, дверь на этаж закрыл, с дневальными по времени стояния распределился, журналы все нужные подбил и заполнил, обходы сделал, срочников в подразделении нет — поверять и спать укладывать не надо. Нас тут вообще и есть то: сам наряд, да два «контрабаса», которые себе жилья в городе не нашли, или решили не тратиться на него. Четыре — наряд, да два «контрабаса»: шесть человек.

Почему бы и не прищемить полтора часика до того, как к ДЧ на доклад идти? Бодрее буду, когда эта бодрость действительно нужна будет. Но, блин, в полглаза! А не так, что проснулся и уже десять минут в себя прийти не могу, не понимаю, где нахожусь, что происходит и даже, кто я такой… Что реально, а что — сонная одурь, остатки слишком глубокого забытьи.

Так, начинать надо с простого и главного: я — старший сержант Соболин… пардон! Гвардии старший сержант Соболин. Иван Дмитриевич. Контрактник, Командир отделения в контрактной роте, контрактного отряда, тридцать пять лет. Разведён… дважды.

Что-то тяжко идёт. Почему-то с сопротивлением. Откуда-то всё число сорок лезет. И даже сорок один… или два… Вот что значит, три выезда на прыжки за неделю — вообще голова не работает и сон буквально срубает.

Надо пойти умыться, что ли, может, полегче немного станет.

Свет в коридоре выключен. Задействовано только дежурное освещение: не споткнёшься, и мимо дверей не пройдёшь, но таинственный, мягкий полумрак властвует и расслабляет. Вот ведь, сколько помню себя, темноты побаивался только какой-то период в детстве. Потом, как-то пришло понимание, что нечего в ней бояться, потому что… самый страшный в темноте я. И те, кто живут в темноте, сами меня боятся куда больше, чем я их. И страх пропал. С тех пор темнота… нельзя сказать, что я прямо-таки полюбил её, но чувствую себя в ней уютно. Она меня расслабляет. Особенно, когда она не кромешная, а вот такая вот, мягкая, обволакивающая, нежная…

Хм? Как-то странно: темно кругом, а я отчётливо видел следы футбольного мяча на потолке?

От этой мысли меня отвлёк звонок телефона на тумбочке дневального, мимо которой, я как раз проходил, направляясь в душевую.

Сам дневальный, сидевший за столом дежурного возле запертой входной двери на этаж с раскрытой на примерно середине книжкой в руках, с каким-то современным боевиком-детективом, если судить по обложке, тут же подорвался со стула и подбежал к тумбочке, чтобы снять трубку с телефонного аппарата и поспешно представиться.

Расслабон, конечно, но с другой стороны: контрактная рота, пустой этаж, камер, направленных на тумбочку и дневального, ведущих прямую трансляцию на пульт ДЧ, как во многих других частях, нет. Так к чему самих себя ерундой уставщинной задрачивать? Главное-то не по стойке смирно всю ночь под гербом на подставке простоять, а бдить. Не проспать, кого не надо.

— Что там? — дождавшись окончания разговора и того момента, когда дневальный повесит трубку, спросил его я. Всё же, телефон, в такое время, просто так не звонит.

— Дежурный с третьего просил тебя за ним зайти, как на доклад пойдёшь — у него что-то там с часами. По тебе сориентироваться хочет, — пожал плечами дневальный.

Я потёр переносицу — сонливость и одурь никак не желали отпускать. Кивнул дневальному и взялся за ручку двери комнаты умывания.

— А кто ДЧ сегодня? Напомни, — попросил я его.