Как можно понять из вышеупомянутого, моряки Ост-Индской компании были склонны превратиться во что-то вроде особой породы людей, и Николас де Графф рассказывает нам, что шкиперы обычных торговых судов крайне осторожно подходили к набору людей, которые ранее ходили под парусом «достопочтенной компании». Однако те, кто служил в военно-морском флоте или плавал на балтийских, атлантических или средиземноморских «торговцах», оказывались, если верить судовым журналам того времени, немногим лучше. Ян Сноп, кальвинистский пастор, служивший капелланом на флоте де Рейтера на Средиземном море в 1661–1662 гг., дает описание своих товарищей по плаванию, которое можно считать типичным. Он ужасался грубости моряков, их невежеству, богохульствам, ссорам и дракам. Церковь на море, заявлял он, заслуживает скорее названия «Церкви свиней», а не «Жены Христовой». Он горько сетовал по поводу большого числа папистов, ремонстрантов, лютеран, атеистов и зубоскалов среди моряков, особенно на борту флагмана де Рейтера De Liefde — «Любовь». «Они слушали Слово Божие без должного внимания, они присутствовали на службах безо всякого рвения и без удержи богохульствовали по воскресеньям. Когда их спрашивали о христианских догматах, они были «немы как рыбы». Естественно, пастор нашел невероятно трудным внушить уважение к основам «истинной реформированной христианской религии» такой команде, чье рвение в основном обращалось к Бахусу и Венере».

Если таковым было моральное состояние моряков на борту судна под командованием Михиела де Рейтера, действительно набожного и распевавшего псалмы кальвиниста, можно себе представить, что творилось на других кораблях, чьи капитаны оказывались далеки от примера пуританской добродетели. И де Рейтер, и его предшественник, Тромп-старший, заботились о том, чтобы содержать на борту священников в качестве флотских капелланов, которые оказывали бы воспитательное влияние на их команды, что помогало бы поддержанию дисциплины. Однако, как можно понять по дневнику Яна Снопа, вряд ли можно было найти достаточное количество пригодных священников — добровольцев, дабы что-то заметно изменить. Дисциплина по-прежнему продолжала поддерживаться поркой и другими суровыми мерами наказания, даже во флотах под командованием столь популярных среди моряков адмиралов, как эти два великих мореплавателя, которых их команды называли Bestevaer, или Дедушками.

Преподобный Ян Сноп также жалуется на скудность рационов и трудности с сохранностью продовольствия в жарком климате Средиземноморья. В этом отношении, естественно, хуже всего приходилось восточным «индийцам», которые могли непрерывно находиться в открытом море от шести до восьми месяцев. До научных и инженерных изобретений XIX в. человеческий ум мало что мог придумать удовлетворительного по части сохранности еды и питья, хранившихся на протяжении многих месяцев в кладовках деревянных кораблей, которые следовали под тропическим солнцем. Уходящий в плавание генерал-губернатор Жерар Рейнст, хотя и обвинял поставщиков в том, что они доставляли просроченную провизию в надежде, что ее дальнейшую порчу можно будет списать на тропическую жару, признавал, что провиант все же мог испортиться. «Вода и вино, которые ежедневно доставались из трюма, почти такие же горячие, как если бы их вскипятили, а это и есть основная причина порчи продовольствия», — писал он с борта своего флагмана близ Сьерра-Леоне в 1614 г. По правде говоря, удивительно не то, что продукты и вода часто становились гнилыми и зловонными — безотносительно того, были ли подрядчики и судовые бакалейщики нечестны, — а то, что провизия иногда сохранялась в относительно хорошем состоянии во время рейсов, длившихся более шести месяцев.

В разные периоды времени рационы также различались, как это можно видеть по типичным их нормам, приведенным Николасом де Граффом и О. Ф. Менцелем. Они показывают, что моряки получали мясо два-три раза в неделю в то время, когда голландские крестьяне и рабочие считали себя счастливыми, если у них выпадал хотя бы один мясной день; однако современные свидетельства расходятся во мнении, были ли рационы моряков достаточными по качеству и количеству. По всей вероятности, если шкипер, казначей и эконом на судне оказывались людьми честными, а кок умелым, то команде было практически не на что жаловаться. Но если, как это часто случалось, шкипер или казначей пытался присвоить рационы команды или когда провизия портилась из-за тропической жары или по иным причинам, тогда людям, соответственно, приходилось страдать от недоедания.

Как известно, офицеры в любом случае получали лучшее довольствие. Старшины рангом от боцмана и ниже получали двойную порцию спиртного, тогда как за столом шкипера в кают-компании почти не существовало ограничений на жажду и аппетит столующихся. Читавшие мемуары Уильяма Хикки припомнят, как замечательно потчевали этого гурмана на борту голландского восточного «индийца» «Герой Волтемаде» на пути от мыса Доброй Надежды до Тексела в 1780 г. Почти ровно 100 лет назад Роберт Нокс после своего побега из королевства Канди[32] отправился в Батавию вместе с голландским губернатором береговой части Цейлона. «Он так благоволил ко мне, — записал он, — что я присутствовал в его кают-компании, обедал за его личным столом, где каждая трапеза состояла из десяти-двенадцати мясных блюд с отличным выбором вин». Разумеется, такой резкий контраст в жизненных стандартах был свойствен не одним лишь голландцам. Он являлся общей чертой мореплавания во всех странах, и не в последнюю очередь на кораблях британского Королевского флота и судах Британской Ост-Индской компании. Читатели дневника священника Генри Теонге (1675–1679) припомнят обжорство и пьянство в кают — компании в то время, как моряки умирали от голода и страдали от недоедания.

Значение свежих продуктов в борьбе с цингой смутно осознавалось еще со времен первых португальских мореплаваний. На голландских «индийцах» часто перевозили апельсины, лимоны и яблоки, хотя превосходство лимона как средства против цинги над всеми другими цитрусовыми еще не осознавалось. Еще до основания поселения на мысе Доброй Надежды как продовольственной базы для восточных «индийцев» командующие ранними флотами периодически предпринимали попытки посадки фруктовых деревьев и овощей в таких местах, как острова Святой Елены и Маврикий, поэтому те, кто пришел после них, могли пожинать плоды и, в свою очередь, делать новые насаждения. На этих двух островах царил необыкновенно здоровый климат; однако в других местах, таких как Кабо-Верде, Сьерра-Леоне и Мадагаскар, куда иногда заходили «индийцы» ради свежего продовольствия и фруктов, больных цингой можно было вылечить переменой питания, но при этом многие могли заразиться малярией или какой-либо иной тропической лихорадкой.

Другим источником заболеваний являлось отсутствие гигиены на борту, точнее, проблемы с внедрением соответствующих санитарных норм в битком набитых кубриках команды. Голландских «индийцев» времен золотого века вполне справедливо сравнивали с обычными голландскими домами того же периода, которые также знакомы нам по картинам старых голландских мастеров. Красочные и живописные снаружи, изнутри они были темными, холодными и плохо проветриваемыми. Солдаты и моряки жили в замкнутом пространстве между палубами, где они подвешивали свои гамаки, держали рундуки и столовались все вместе. Освещение и вентиляция осуществлялись через несколько люков и орудийные порты, которые часто приходилось закрывать при дождливой и штормовой погоде, и тогда, если судно находилось в тропиках, в кубриках была невыносимая жара и духота. Такую удушающую атмосферу часто усугубляли жар и пары из камбуза, не говоря уж об испарениях от насквозь пропотевших, до смерти вымотанных и страдавших от морской болезни человеческих существ. А поскольку «индийцы» часто ходили перегруженными и в любом случае им приходилось везти запасы питьевой воды и продовольствия не менее чем на девять месяцев, на суднах редко находилось достаточно места, чтобы изолировать больных от здоровых или как следует заниматься их лечением.