вместе с возглавлявшейся им кадетской партией подвергался поношениям как крайне правых, так и социалистов. Правительство учреждало над ним полицейский надзор, черносотенцы окрестили его «еврейским наймитом» и грозились убить, большевики в ноябре 1917 объявили «врагом народа». Кони Анатолий Федорович (1844–1927) — судебный и общественный деятель либерального направления, публицист, мемуарист. В 1878 суд под его председательством оправдал революционерку В. Засулич, что навлекло на Кони нападки правых кругов. Был кумиром начинающих юристов, подражавших даже стилю его бакенбард [Дон-Аминадо, Поезд на третьем пути]. После революции, несмотря на старость и слабое здоровье, Кони вел просветительскую и филантропическую работу, читал лекции советским студентам в холодных аудиториях, почитался в качестве подвижника, учителя жизни и «последнего из могикан» русской либеральной интеллигенции. В журналах появлялись фотографии престарелого Кони в его кабинете, на фоне величественных книжных шкафов с золочеными переплетами, что могло послужить моделью для Лоханкина [см.: С. Ф. Ольденбург, Памяти Кони: из воспоминаний, КП 41.1927; А. В. Луначарский, Воспоминания о Кони, Ог 02.10.27].

13//19…Большой коммунальной квартиры номер три… [ее] прозвали даже «Вороньей слободкой») — «Воронья слободка» фигурирует в рассказах о городе Колоколамске как одна из коммунальных квартир, устроенных жителями города в «освоенном» ими небоскребе [Чу 02.1929].

Коммунальные квартиры возникли в больших городах России в годы военного коммунизма. Революция и Гражданская война вызвали небывалое передвижение человеческих масс. Пролетариат из лачуг и подвалов переселялся в дома, отнятые у буржуазии. Жители провинции и деревни хлынули в столицы. Все это создало к началу 20-х гг. острейшую нехватку жилой площади.

В бывшие меблированные комнаты и в многокомнатные апартаменты, прежде принадлежавшие одному хозяину, вселялась пестрая публика разных классов и состояний, перемешанных революцией: «от рабочего до мирового ученого» [Гладков, Энергия, IV.2.1]. Каждой семье доставалось обычно не более одной комнаты, причем жильем служили и подсобные помещения: чуланы, антресоли, ванные, каморки для прислуги. Смотря по размерам, в квартире могло жить от двух-трех до нескольких десятков семей. Среди жильцов нередко был и бывший владелец, ныне занимавший лишь клочок своей прежней территории. Выборное лицо, именуемое «ответственным съемщиком», отвечало перед домоуправлением за коммунальные платежи и поддержание порядка. Обитатели «коммуналки» имели общую кухню (где каждому отводился кусочек пространства, достаточный, чтобы поставить стол с насквозь протертой клеенкой и примус), общий туалет и ванную комнату (если и она не была превращена в жилье), общий коридор (загроможденный старьем, а в больших квартирах — бесконечный, по-казарменному голый и серый, напоминающий, по словам Б. Петрова, канцелярию воинского начальника, с лабиринтом колен и ответвлений, с дверями по обеим сторонам). Первая, захламленная разновидность коммунального коридора обрисована в отзывах современного журналиста и советского писателя:

«Коридор квартиры номер 37 узок, как щель. В первобытном состоянии коридор был широким и прохладным. Теперь сундуками, комодами, гардеробами, ящиками стены заставлены до потолка. Остался узкий черный тоннель, ведущий от парадного до уборной. Ходить надобно умело и робко. Пойдешь смело, и висок твой ударится об острый угол какой-то мебели или, как часто бывает с новыми людьми, в лицо шлепнется чья-то белая одежда, которую сушат в коридоре одинокие жительницы-франтихи» [В московской квартире тесновато…, Ог 27.02.27]. В дневнике К. Чуковского за 26 февраля 1933 записано: «В квартирах устанавливался особый… запах — от скопления человеческих тел. И в каждой квартире каждую минуту слышно спускание клозетной воды, клозет работает без перерыву» [Чуковский. Дневник 1901–1933].

Коридор второго типа, просторный и тоскливо-пустынный, наделяется почти поэтическими чертами — как антипод буржуазной уютной замкнутости — в рассказе В. Шкловского:

«Коридоры в московских квартирах, как улицы.

В больших квартирах коридоры, как улицы. Комнаты, как дома.

Обои в коридорах кажутся случайностью: на стенах должны быть окна.

Где-нибудь у двери сидят дети.

Нужно было бы посыпать паркет песком и поставить урны.

На потолке — тусклая скупая желтая лампа.

Кончается улица коридора тупиком, уборной, ванной, холодом.

Один коридор такой, казалось мне, шел с улицы на улицу, совсем переулок.

Он выходил на два парадных…» [Шкловский, Рассказы, 94.]

Бывавший частым гостем одной из таких больших квартир в послевоенные годы, комментатор ручается за точность и меткость образа.

Сочетание обоих видов коридора находим в воспоминаниях об одном из крупнейших художников XX в.:

«В конце длинного захламленного коридора с дверьми направо и налево с указателями фамилий жильцов последняя дверь вела к Филонову [Курдов, Памятные дни и годы, 43].

Английский гость, как большинство иностранцев, выносит из московской «коммуналки» самые мрачные впечатления:

«У меня есть друг, в чьей просторной квартире я бывал в течение многих лет. Когда я посетил его прошлой осенью, он с семьей из трех человек занимал в ней одну комнату. В остальных жили люди, чужие ему и друг другу… Я заходил и в другие общие квартиры, и вид их был ужасен. Стекла на двойных окнах потеряли свою прозрачность из-за пыли и дыма; там, где выпадал кусок стекла или рамы, прореха затыкалась тряпкой или бумагой. Еще издали вам перехватывал дух запах чеснока, лука, застоявшегося табачного дыма, белья и всяческих зловонных испарений. Из-за густого чада трудно было разглядеть фигуры жильцов… Почти в каждой комнате лежали на полу больные, кашляя и отхаркиваясь. Сквозь узкие перегородки, разделявшие комнаты, неслась оглушительная ругань мужчин и женщин, осыпавших друг друга обвинениями и угрозами…» [Dillon. Russia Today and Yesterday, 50].

Сложный организм коммунальной жизни еще ожидает своих исследователей. В цитированном очерке Н. Погодина (с фотографиями А. Шайхета) представлен средний, сравнительно доброкачественный вариант — во всяком случае без драк из-за примусного ежика или гротеска вроде проживания в ванне. Но и здесь бывают точки и фронты напряженности, везде одни и те же: общий телефон, уборная, дверной звонок; домашние животные (всегдашний объект ненависти и притеснений, если хозяева не ладят) и т. п. В особенно бурные моменты все квартирные звуки сливаются в единую «симфонию»: на кухонных столах ревет армия примусов; у учительницы музыки разучиваются дуэты и арии; две женщины препираются из-за числа звонков («Научите звонить правильно ваших гостей — швейцаров для вас нет»); дочка нэпмана и ее друзья танцуют фокстроты под патефон (а возражать неудобно, так как нэпман оплачивает общий телефонный счет); дети в коридоре играют в жмурки или сидят на горшках; рабочий в валенках «наяривает рьяно» на гармошке; больной лежит в постели; инженер работает над проектом; поэт сочиняет вслух стихи (своей комнаты поэт не имеет и живет в углу, отгороженный от общего коридора ковром).

Личные дела квартиросъемщика протекали у всех на глазах, и сохранить