тому принуждать, а Пруссия, которая с Бонапартом союз заключила против себя самой, не может равнодушной остаться к таким приманкам, как Ганновер, а в придачу к нему Гамбург, Любек и шведская Померания. (Прибавить следует и страх. Ведь если Пруссия на стороне Франции не выступит, Бонапарт замирится с Австрией, пообещает ей Силезию и Лужицу, а Венский кабинет тогда Пруссии объявит войну, несмотря на якобы великую его с Россией дружбу. Видали мы и более бесстыдные деяния.) Германская империя только земли и провиант может предоставить обеим сторонам. Итак, рассчитывать можно, в сущности, лишь на Россию и Австрию.

Остановимся ненадолго и присмотримся к Пруссии повнимательнее. По правде говоря, понимай она верно свои интересы, следовало бы ей предпочесть союз с Севером, как для того, чтобы свое политическое существование обеспечить, которое по смерти Бонапарта уязвимым сделается, так и для того, чтобы выйти из подчиненного положения, в каком ее Франция удерживает. Но берлинский кабинет после смерти Фридриха II все великие политические правила растерял. Захочет лавировать и очень скоро принужден будет взять сторону своего опекуна. Из алчности мечтает он о присоединении Ганновера и окрестностей. Рассчитывает всей Северной Германией завладеть, чтобы сделалась Пруссия державой подлинно первостепенной, каковой прежде только по случаю становилась. России придется без ущерба для своей безопасности это расширение стерпеть и даже ему способствовать. Она всегда больший вес имела и для Австрии с Пруссией третейским судьей служила. В настоящий момент она бы из этого расширения соседа даже пользу извлекла. Во-первых, не имеет значения, кому будут во время войны принадлежать Ганновер и окрестности, – Пруссии или Франции. Во-вторых, если Пруссия своей цели добьется, перестанет, быть может, в насильственном союзе с Францией состоять и предпочтет против этой державы выступить, вместо того чтобы ее честолюбивые планы поддерживать. Но кто за это поручиться может? Незачем ручательства искать; вообще все трактаты, касающиеся возможной войны, суть заблуждение нравственное и политическое; нравственное, потому что не должно правительство обещать силами целой нации защищать соседа, который глупостей наделает; политическое, потому что неверно связывать себе руки ради будущих сношений, теперь еще неизвестных. Следовало бы уже отказаться от мысли, что государства между собой в таких же отношениях состоят, как и индивиды. Два друга могут себя узами скрепить до самой смерти. Они сами собой располагают и за ход событий только перед собой отвечают. Но правительство обязано об интересах нации печься; сие есть его первейший долг, перед которым все прочие сношения отступать должны, включая так называемые связи соседские и дружеские. Единственный закон, какой оно соблюдать должно, – от завоеваний воздерживаться, а если кто-то другой этот закон нарушит и на землю соседа вторгнется, тогда и только тогда можно великодушие проявить и за слабого заступиться, причем сможете вы все силы в бой бросить именно потому, что не обязаны это сделать. Но если связаны вы обязательствами, тогда нет у вас выбора, а следовательно, нет и места для великодушия, а зачастую нет и могущества, потому что обыкновенно рассчитать свои силы только нападающий успевает. Если в историю заглянуть, увидим мы, что почти все наши войны прямо или косвенно трактатами были порождены. На всем земном шаре только те державы континентальные испокон веков неприкосновенными оставались, которые трактатов никогда не заключали, Китай и Япония, а также Варварийские народы, которые их никогда не исполняли.

Вернемся к случаю настоящему и, коль скоро война неизбежной представляется, посмотрим, как она пойти может, если исходить из предположения, что Пруссия рано или поздно против нас выступит. Главные державы могут без труда в бой бросить[412]

Вот приблизительная пропорция сил, которыми противники располагают. И та, и другая сторона могут численность войск умножить, но пропорция прежней останется. Чтобы понять, чем столкновение может кончиться, следует на место противника себя поставить и расчеты произвести исходя из его правил, сил, видов и плана кампании.

Бонапарт хочет у власти удержаться и ее преумножить. Политическая его мораль к тому сводится, что кто сильнее, тот и прав. Соседними странами он распоряжается в зависимости от своих интересов и сил. Внутри своей страны будет он власть удерживать до тех пор, пока вовне воюет, при условии, что не окажется война совсем неудачной и что достанет у него ловкости убедить свою нацию в том, что он жертва войны, а не ее зачинщик. В этом случае чувство чести, а отчасти и национальный интерес придут на смену любви к свободе; французские армии, воевать привыкшие, исполнят свой долг. Бонапарт во главе их поставит своих генералов, а сам если и вмешается, то при особенных обстоятельствах, чтобы свою военную славу упрочить. Сношения с Великобританией для него благоприятны. Булонская флотилия позволит все наземные силы этой державы разгромить[413]. Эскадры его на всех морях английские корабли преследуют и не дают им никакой важной экспедиции совершить. Русская же армия, если ее на суда посадить, французов не стеснит нимало, потому что море не земля и там лагерем встать невозможно, а высадиться на побережье Северного моря не удастся, потому что у Франции там сил слишком много. Армия, на суда посаженная, настоящую пользу принесет, только если придется с Пруссией сражаться.

Главный враг Бонапарта – Россия, единственная держава, которая с ним говорила решительно, которая гордость его сильно уязвила. Итак, именно на Россию направит он свой основной удар; принятые им меры, чтобы переговоры с Новосильцевым прекратить еще прежде их начала, доказывают, что жаждет он отомстить, но зачинщиком прослыть не желает, точно так же как отношения берлинского кабинета с петербургским доказывают, что Бонапарт очень ловко сумел воспользоваться единственным средством, позволяющим ему напасть, имея преимущество на своей стороне[414]. К средству этому, которое на первый взгляд единственным представляется, а при определенных обстоятельствах таковым и станет, в нынешних условиях многие другие прибавляются.

Ведь Бонапарт, еще ни одного полка вперед не двинув, уже полностью политическое положение России переменил, ибо прежде она в распрях на юго-западе Европы только как союзница или третейский судья участие принимала, а теперь главную роль играет и вынуждена сама себе союзников искать. Перемена эта, по правде говоря, на дипломатии пока еще не сказалась, но она существует, основывается на природе вещей, а я ее предвидел еще до поездки Новосильцева в Берлин. Потому-то высказывался я всегда решительным образом против войны, следствия которой, даже самые блестящие, никогда не восполнят понесенного ущерба.

Нынешние мирные заявления кабинета берлинского никого обмануть не могут. По причинам вышесказанным он имеет корысть против