Вами чувства Ваши, сказать Вам, что люблю Вас таким чувством, какое выразить невозможно. У меня в распоряжении дней мало, а у Вас – минут. Принесите жертву дружеству,

Вашему Парроту.

79. Александр I – Г. Ф. Парроту

[Санкт-Петербург, начало января 1806 г.]

Я также с нетерпением нашей встречи жду и очень ей рад; хотел Вас в Петербург пригласить в такое время, когда буду меньше делами занят, но коль скоро Вы меня опередили, добро пожаловать. Первые же свободные мгновения Вам посвящу.

Весь Ваш

[Росчерк]

80. Александр I – Г. Ф. Парроту

[Санкт-Петербург, начало января 1806 г.]

Появилось у меня наконец свободное время или, по крайней мере, надежда на то, что оно свободным будет, если с письмами покончу; итак, жду Вас с нетерпением в семь вечера.

Весь Ваш

[Росчерк]

81. Александр I – Г. Ф. Парроту

[Санкт-Петербург, начало января 1806 г.]

Ждал Вас с семи до четверти девятого. Другие дела дольше ждать не позволяют. Уверен, что какое-либо происшествие или недоразумение Вас задержало.

Весь Ваш

[Росчерк]

82. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Санкт-Петербург, начало января 1806 г.]

Государь!

Должен у Вас прощения просить не только за вчерашнее опоздание, но и за письмо, которое Вам у Гесслера написал[418]. Душа моя в ужасном состоянии пребывала. Вы меня ждали. Я столько важных вещей собирался Вам сказать. Многое выяснил за эти пять дней. Нарисую Вам картину, которою Вы воспользоваться сможете. Главное, чего боюсь, – опоздать. Если возможно, о Возлюбленный! отложите какое-нибудь другое дело, чтобы со мной увидеться. Меня в Петербург одно лишь сердце привело. Хотел только увидеть моего Александра всецело во власти чувств, горе с ним разделить и пролить в душу его бальзам нежного дружества. Теперь долг мною движет; обязан Вам нечто сообщить как можно скорее. Если у Вас вечера заняты, пригласите меня утром, на заре – самое прекрасное время дня для размышлений о судьбах Вашей империи и всей Европы.

Мой Возлюбленный! Любовь к Вам меня в хамелеона превратила. Кем угодно готов стать, лишь бы Вам служить. Умереть ради Вас для меня высшим счастьем бы стало.

83. Александр I – Г. Ф. Парроту

[Санкт-Петербург, 10 января 1806 г.][419]

Готов Вас принять завтра вечером, в половине седьмого.

Весь Ваш

[Росчерк]

84. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Санкт-Петербург], 12 января 1806 г.

Долго грезил я нынче ночью о Возлюбленном, как всегда, когда выпадает мне счастье его видеть. Разве бывает такое время, когда бы я об Вас не думал? Вы мне вчера очень понравились, то есть уму моему (сердцу неизменно). Именно таковы Вы, каким я Вас видеть желаю. Но я не это хотел Вам сказать. Во-первых, хотел попросить, чтобы проект газетной статьи, который я Вам представил, в тайне остался. Князь Адам[420] о ней знать не должен. Затем мои мелкие просьбы. Просил я Вас доставить мне почетное право с императрицей встретиться. Вечер ей, должно быть, не подходит. Благоволите спросить у нее, какое время было бы ей удобно. Не удивляйтесь моему желанию ее увидеть. Все, что до Вас близко касается, меня интересует так сильно! Прибавьте остаток рыцарского духа, каким я в 18 лет проникнут был. По правде говоря, не знаю, что ей скажу при встрече. Если ничего на ум не придет вовремя, буду такой же глупый вид иметь, как в первый раз, когда Вы ей основателя Дерптского университета представили[421].

Люблю моего Александра. Когда бы он меня любил хоть вполовину, хоть на четверть так же сильно, был бы я счастлив. – Я счастлив.

Приложение

[Проект заметки для газеты о битве при Аустерлице][422]

Исход сражения при Аустерлице так очевиден по своим последствиям, что невозможно понять, зачем Франции понадобилось публиковать об этом сражении отчеты преувеличенные и недостоверные. Европа, а более всего русская нация по праву ожидают нашей реляции. Любовь к истине, желание излагать только факты доказанные ее появление до сей поры задержали. Но покамест указать надобно, пожалуй, публике на многочисленные неверные сведения во французских бюллетенях, прежде всего в тридцатом.

Генерал Савари говорил только с двумя особами из окружения Императора и видел нескольких адъютантов из разных корпусов, которые привозили рапорты их командиров или увозили к ним приказы. Вражескому генералу говорить с таким множеством военных не позволяют. Язык князя Долгорукова мог главе французской нации не понравиться[423]. Но сей великий полководец, кажется, забыл на миг, что русская нация не принадлежит к числу находящихся под его покровительством.

Если верить бюллетеню, то армия союзников насчитывала 105 000 человек, из них 80 000 русских и 25 000 австрийцев, а французская армия гораздо меньшую численность имела. Отчего же это число не назвать? Французская армия, если не считать резервного корпуса, состояла из четырех крупных дивизий по 20 000 пехотинцев и 3000 кавалеристов в каждой; во главе каждой дивизии стоял маршал и два дивизионных генерала. В армию же союзную входили 52 000 русских и около 17 000 австрийцев.

Но эта меньшая численность не самое главное неудобство русской армии составляла. Недостаток провианта был так велик, что в течение двух дней, предшествовавших сражению, солдаты и офицеры почти никакой еды не имели. Сам Император разделял с верными своими воинами эту участь злополучную и непредвиденную. Лошади от отсутствия фуража так ослабели, что не могли более перемещать орудия, так что артиллерия только оттуда стреляла, где первоначально располагалась. Именно этот недостаток провианта и фуража, который не давал возможности ни дольше в Аустерлице оставаться, ни назад отступить, вынудил Императора против воли сражение дать, которому успех только доблесть войска принести могла.

Императорская гвардия, о которой говорит бюллетень, что она все знамена потеряла, все их сохранила, а одно у противника отбила. Другие корпуса их потеряли не 40, а 24.

Гибель 20 000 русских, которые утонули в озере, под лед провалившись, – выдумка. В тот день озера еще льдом не покрылись.

Союзная армия, если верить бюллетеню, потеряла в этом сражении 15 000 убитыми и 20 000 взятыми в плен (следует ли в это число утонувших включить?). После стольких форсированных маршей, после стольких болезней от голода и усталости, после стольких боев на Дунае и в Моравии общие потери всех русских армий вместе не превышают 15 000 человек. Когда бы в самом деле были они так значительны, как бюллетень утверждает, отчего же не преследовали французы русских, которые после сражения еще больше суток на поле боя оставались? Перемирие только германским