Ты во верныя отдай мне-ка во прикашшики,

Шьчобы было кому-то верить золоты клюци,

Золоты клюци верить, казна моя нешчотная».

Отдавал тут король да своёй доц́ери.

Да живёт тут Дунаюшко у Настасьюшки,

15 Никакой ёму нету утехи да роботушки:

Ише дьнём-то играют с ней во картоцьки.[497]

Как заводитц́е у короля стол, почэсной пир,

Да зовут тут Дунаюшка Ивановиця.

Не спушшат его Настасья королевисьня:

20 «Не ходи-тко ты, Дунаюшко сын Ивановиць!

Неровно́-то во хмелю словцё-то молвитц́е, —

Потерять ты свою буйну голову,

Укороташь ты себе да веку долгого».

Не послушал Дунаюшко сын Ивановиць,

25 Да пошол’ королю на почэсной пир.

Уж как все-то на пиру сидят напивалисе,

Ишше все-то на ц́есном сидят наедалисе,

Уж как все-то на пиру сидят приросхвастались.

Ишше тот тем хвастаёт, ново́й новы́м:

30 Ишше глупой-от хвастат молодой жоной,

Неразумной-от хвастат родимо́й сёстрой.

Говорил тут король земли Ляховиньцькия:

«Уж ты ѓой еси, Дунаюшко сын Ивановиць!

Ты цёго сидишь, ты не пьёшь, не ешь,

35 Ты не пьешь-то не ешь да неци́м да не хвастаёшь?»

Говорил тут Дунаюшко сын да Ивановиць:

«Ишше цим мне у вас теперь да похвастати?

Я живу-ту теперец́е у Настасьюшки;

Некакой мне-ка нет утехи да роботушки:

40 Уж я дьнём-то да играю с ней во картоцьки».

Ишше эты как реци не в любе́ пришли.

Он скрыцял тут, зыцял да зысьним голосом:

«Уж вы ѓой еси, тотаровя поганыя!

Уж вы му́рзы, палаци есь немило́сьливы!

45 Уж вы скуйте-тко, сьвяжите доброго молодца,

Вы везите-ко ёго на смёртную казеню».

А бежали тотаровя тут поганыя,

Ишче мурзы, палаци немило́сьливы,

Уж как бросили на телёжку дрововозную,

50 Повезьли ёго на смёртную казеню.

Говорил тут Дунаюшко сын Ивановиць:

«Уж вы ѓой еси, тотаровя поганыя!

Вы везите-ко дорожкой прямоежжою

Мимо душоцьку Настасью королевисьню».

55 Он скрицял тут, зыцял зысьним голосом:

«Уж ты душоцька Настасья королевисьня!

Уж ты сьпишь на тисо́выя кроватоцьки,

Ты на мяккия пуховыя периноцьки,

Ты не знашь над собой некакой невзгодушки:

60 Да везут меня, удалого добра молодца,

Да везут меня на смёртную-ту казеню».

Тут скрыцял как Дунаюшко во второй након,

Да скрыцял тут Дунаюшко в третей након,

Да во всю голову скрыцял да во всю могуту,

65 Во всю силоцьку скрыцял свою богатырьцькую:

«Уж ты душоцька ли ты Настасья королевисьня!

Уж ты сьпишь ли на тисовой на кроватоцьки,

Ты на мяккия пуховыя периноцьки,

Ты под тёплым соболином одевалышком,

70 Ты не знашь над собой некакой невзгодушки:

Как везут меня, удала добра молодца,

Да везут меня на смёртную казеню».

Тут услышала Настасья королевисьня.

С угла на угол полата покацяласе,

75 Как стёколышка в околёнках забрявкали.

Тут бросаласе Настасьюшка по плець в окно,

Как крыцяла, зыцяла она зыцьним голосом:

«Уж вы ѓой еси, тотаровя поганыя,

Уж вы мурзы, палаци есь немило́сьливы!

80 Уж вы ежели мне вы не послушныя,

Уж я скоро срежусе во платьё богатырьскоё,

Я у всих отрублю у вас буйны головы».

Уж то скоро везьли удала добра молодца,

Как везьли скоро ёго на ей широкой двор.

85 Ишше жил с того[498] Дунаюшко у Настасьюшки,

У Настасьюшки-то жил ровно ишше три года.

Стогда поехал ко солнышку столён-киевську.

Как на ту пору у солнышка да почэсной пир.

Как зовут тут Дунаюшка на почэсной пир.

90 Уж как все-то на пиру сидят напивалисе,

Уж как все-то на чесном сидят наедалисе,

Уж как все-то на пиру сидят приросхвастались.

Ишше тот ли тем хвастаёт, ново́й новы́м:

Ишше глупой-от хвастат молодой жоной,

95 Неразумной-от хвастат родимо́й сёстрой.

Только солнышко князь Владимир столён-киевской

Только ходит по полатушки, похаживал,

Да такия он-то реци спроговаривал:

«Ишша все-то у нас во городи поженёны,

100 Ишша красныя-то девушки взаму́ж пода́ваны;

Столько я один, князь Владимир, да холо́с хожу,

Я холос-то хожу теперь, нежонат живу.

Ишше хто бы мне прибра́л сопружницю,

Мне сопружницю прибрал, мне-ка сопротивницю,

105 Шшёбы лициком была бела, умом свёрсна,

Шшёбы лицико было порохи сьнегу белого,

Шшёбы брови-то у ей были цёрного соболя,

Шшёбы оци-то у ей были ясного сокола,

Шшёбы походоцька у ей была павиная,

110 Шшёбы тихая рець была лебединая?»а

Ишше бо́льшой-от туляитц́е за среднёго,

Ишше среднёй-от туляитце за меньшого,

Как от меньшого Владимеру ответу нет.

Из-за того из-за столика из-за средьнёго,

115 Да со той ли скамеёцьки белодубовой

Да ставаёт Дунаюшко сын Ивановиць,

Ишше сам говорил он таковы реци:

«Уж ты ѓой еси, солнышко Владимер стольно-киевськой!

Бласлови-тко мне да словцё молвити,

120 Да бес той шшёбы́ тюрмы мне-ка бес тёмныя,

А бес той мне-ка бес сылоцьки без дальния,

А бес той мне-ка без пе́тёлки шелко́выя».

Говорил тут как Владимир столён-киевцькой:

«Ишше Бох тя бласловит, Дунай да сын Ивановиць,

125 Да бес той тебя тюрмы шшёбы бес тёмныя,

Да бес той тебе без петёлки шелко́выя,

Да бес той тебе бес сылоцьки без дальния». —

«Уж как знаю я тебе как сопружницю,

Я споружницю-ту знаю да сопротивницю:

130 Она лициком есь бела́, да есь умом свёрсна;

У ей лицико есь порохи снегу белого,

Как походка у ей есь павиная,

Ише тиха-та рець лебединная,

Ишше брови-то у ей да цёрного соболя,

135 Ишше оци-то у ей да ясного сокола:

У того ли короля есь Лехоминьцького

Ишше молодая Опра́ксе́я королевисьня». —

«Ты бери-тко-се, Дунаюшко, денёг колько надобно». —

«Мне не надобно твоёй золотой казны;

140 Столько дай мне-ка Микитушку Добрынюшку,

Столько дай мне-ка Олёшиньку Поповиця».

Только видели да молодцов да сряжаюцись,

Как не видели уда́леньких поежжаюцись;

Ис циста́-та поля да