думаю, – сказала Мать-Зима, – что ему следует показать.

Мать-Лето снова сузила глаза:

– Но готов ли он?

– Нет времени с ним нянчиться, – прохрипела Мать-Зима. – Он оружие. Пусть станет сильнее.

– Или сломается? – спросила Мать-Лето.

– Время, время! – выдохнула Зима. – Он не твое оружие.

– Но это не твой мир, – возразила Лето.

– Извините меня, – тихо сказал я.

Зеленые глаза и черный капюшон повернулись ко мне.

– Не хочу показаться грубым, мэм, – начал я. Затем подобрал деревянную полку с того места, куда сбил ее, и снова посадил на колышки. Потом нагнулся и начал ставить запечатанные баночки обратно на полку. – Я все еще молод. И совершаю ошибки. Но я не ребенок, и я не позволю никому, кроме себя самого, выбирать пути, по которым пойду.

При этих словах Мать-Зима снова закудахтала.

– Очаровательный утенок, – просипела она. – Он это всерьез.

– В самом деле, – согласилась Мать-Лето, наблюдая, как я привожу упавшую полку в порядок, но тон ее голоса был задумчив.

Я продолжал ставить баночки, аккуратно выстраивая их в ряд, и произнес так мягко и вежливо, как только умел:

– Вы можете взять мое тело и управлять им, как марионеткой. Вы можете убить меня. Вы можете проклясть меня, пытать меня, превратить меня в животное.

– Могли бы, – подтвердила Мать-Зима, – и сможем, если ты не умеришь свою наглость.

Я сглотнул слюну и продолжил:

– Вы можете уничтожить меня. Но вы не можете заставить меня быть чем-то иным, чем я выбрал сам, мэм. Я не знаю точно, что вы обе собирались показать мне. Но вы не заколотите мне это в глотку и не поставите на полку, до которой мне не дотянуться. Я решаю за себя сам – или выхожу за дверь.

– О, неужто выйдешь? – произнесла Мать-Зима низким мертвенным шепотом. Ее длиннющие ногти царапали дерево ручек кресла. – Ты так думаешь, ягненок мой?

Мать-Лето изогнула бровь и посмотрела на Мать-Зиму:

– Ты испытываешь его неповиновение его собственной жизнью, и все же, когда он с успехом проходит испытание, ты удивлена, что он не бросается выполнять то, чего ты желаешь? – Она снова укоризненно щелкнула языком. – Он смел. И он обходителен. Я покажу ему то, о чем ты просила, если он сам того захочет.

Зима оскалила зубы и снова сплюнула в ту же дыру – земля вокруг нее зашипела и расплавилась. Она принялась раскачиваться взад и вперед медленно, глядя в никуда.

Я поднял последний из упавших горшочков и уже готовился поставить его на место, но…

– Ой. Мне очень жаль, но на этом есть трещина.

Я не слышал и не заметил никакого движения, но внезапно Мать-Лето оказалась рядом со мной, а ее сухие ловкие руки обхватили, словно согревая, мои. Ее прикосновение было похоже на прикосновение Лилии, но… более нежное и более обширное. Оно заставило меня подумать о милях и милях прерии, впитывающей солнечный жар, собирающей его в течение дня, чтобы потом вернуть в воздух в долгие часы сумерек.

Нежно, словно новорожденного, она взяла у меня маленький глиняный горшочек и неторопливо повернула его в пальцах, внимательно рассматривая. Потом она медленно выдохнула, закрыла на мгновение глаза, а затем благоговейно поставила его на полку.

Когда она отняла руки от горшочка, я увидел буквы, написанные на нем серебряным светом – на нем и на соседних сосудах, словно буквы эти пробудились от тепла ее рук.

Надпись на треснувшем горшочке гласила: «Полынь».

Буквы стали исчезать, но я увидел надписи на других: «Typhos», «Pox», «Atermors», «Choleros», «Malaros».

Тиф. Оспа. Черная смерть. Холера. Малярия. И горькая полынь.

А на полке стояло еще много других баночек. Мои руки начали слегка дрожать.

– Для этого еще не настало назначенное время родиться, – тихо сказала Мать-Лето и метнула жесткий взгляд в сторону Матери-Зимы.

Та не смотрела на нас, но ее зубы заблестели из-под капюшона.

Мать-Лето взяла меня за руку. Я рефлекторно позволил ей это. Она подобрала свою корзинку, и мы вместе направились к двери. Я открыл ее, пропустив Мать-Лето вперед, затем снова предложил ей руку, и мы вышли из домика на небольшую опушку, окруженную древним лесом с деревьями размером с секвойю. Они играли всеми оттенками осени, их листья покрывали лесную почву ковром огненного цвета повсюду, на сколько видел глаз. Великолепное зрелище, однако это место не было Землей.

– По-моему, вы ей нравитесь, молодой человек.

– Да, мэм, – сказал я. – Я догадался благодаря мясницкому ножу.

– Такая уж она есть. – Мать-Лето улыбнулась. – Она теперь редко покидает наш дом. Потеряла свою трость для ходьбы. И хотя твой вызов выглядел дерзким, он был необходим, и ты имел на него право. Но для нее страшно больно путешествовать, даже на небольшие расстояния. Вы, смертные, причиняете ей боль.

Слова Матери-Лето сделали всю ситуацию с «порублю-на-жаркое» более понятной. Существа типа Матери-Зимы мучили людей – и никак не наоборот. Я ранил ее гордость и всю ее сущность, а в сверхъестественном мире такие оскорбления редко прощаются и никогда не забываются.

– Она уравновешивала чаши весов, – сказал я тихо. – Вы это имели в виду?

Мать-Лето кивнула, выражая согласие:

– Твоя фраза слишком проста, но неверной ее не назовешь. – Она остановилась и повернулась, глядя на меня. – Она не может отвести тебя в те места, куда мы должны идти, если ты хочешь понять.

– Понять что? – спросил я.

Ее зеленые глаза отражали переливы осеннего леса.

– Что стоит на кону, – ответила она. – Если твой выбор – идти со мной, то, что увидится, нельзя будет сделать неувиденным, и то, что познано, нельзя будет снова сделать неизвестным. Это может повредить тебе.

– Повредить мне – каким образом? – спросил я.

– Ты можешь никогда больше не познать покоя ночи. Знание – сила, молодой человек. Сила творить добро – и сила причинять вред. Есть знания, способные вредить. Есть и такие, что могут убить.

– А что произойдет, если у меня не будет этого знания?

Мать-Лето улыбнулась с мягкой грустью в глазах:

– Тогда ты сохранишь благословенное неведение – и вверяешь наши судьбы игре переменчивого случая. Делай выбор, хорошенько подумав.

Я размышлял над выбором, наверно, целых десять секунд.

Я что хочу сказать: бросьте вы это.

Я все-таки, мать его, чародей, люди!

– Лучше знать, чем не знать, – сказал я тихо.

– Почему? – бросила мне вызов Мать-Лето.

– Потому что человек не может по-настоящему делать выбор, не имея знания, мэм.

– Даже если оно будет преследовать тебя? Вредить тебе? Изолировать тебя?

Я подумал еще немного и сказал:

– Особенно тогда. Покажите же мне.

На лице Матери-Лето промелькнули эмоции – мягкая боль и сожаление.