У нее все было совсем иначе. То ли действие крови Индры начало ослабевать, то ли сказалась общая усталость и бессонная ночь, но тревога снова забилась в груди птицей, пойманной в клетку. И как она не пыталась успокоиться, ничего не выходило.

Стоп. А ее ли это тревога?

Пальцы онемели, и она с изумлением почуяла, что огромный камень тянет из нее тепло. Перед закрытыми глазами во мраке заплясал странный зверь, очерченный лишь светлыми контурами. Вот он отрастил пушистый лисий хвост, который тут же исчез, но появились кошачьи уши на круглой мордочке, а затем зверек встал на задние лапы и уселся на хвостик, словно рыжая лесная белочка.

Крохотное животное взглянуло на Илону блестящими глазками и сложило лапки у груди.

«Это твои страхи? – поразилась Илона, и тут же горло словно сжало ледяной рукой – настолько сильным оказалось чужое отчаяние. – Малышка… Иди ко мне! Покажи, что случилось?»

Ехидный внутренний голос едва успел хмыкнуть, что «малышке» четыре с половиной миллиарда лет, и она наверняка может сама за себя постоять, а странное создание, снова отрастившее лисий хвост, доверчиво прыгнуло в протянутые ладони, пробежало по предплечью и прижалось к груди. И Илона поклялась бы чем угодно, что чувствовала биение маленького сердечка и ощущала теплую шерстку под пальцами на обоих планах бытия – реальном и магическом.

Кошачья мордочка приблизилась к ее лицу, диковинный зверь обхватил ее за шею лапками и прижался к щеке. И Илона снова увидела картинки, как в прошлый раз, когда она впервые поняла, что земля – живая, и пообещала ей помочь. Но теперь каждая из них заставляла содрогаться от ужаса.

По всему миру прямо на глазах росли ввысь уродливые мраморно-белые башни, вытягивая силу из почвы. Костяной забор тянулся вдоль горных хребтов, скалясь надетыми на пики человеческими черепами. Десятки нефилимов с помощью магии разворачивали самые широкие русла рек в сторону башен. Наплевав на то, что в иссохших лесах измученные звери вскоре умрут от жажды и пожаров, а перед этим станут рвать друг друга, чтобы наесться досыта в последний раз. Потому что впереди голод, которому не будет конца и края.

Но до него они просто не доживут.

На улицах городов сновали ищейки, тысячи тварей. Они рыком загоняли перепуганных людей по домам, приказывая оставаться внутри зданий и не высовываться. На одной из площадей ярмарочные торговцы пытались собрать сначала свой нехитрый скарб, но с неба рухнул огненный дождь, цветастые палатки заполыхали, и люди ринулись врассыпную, сшибая с ног стариков и детей.

Вода в оставшихся реках и ручейках стремительно краснела. Испуганные жабы толпами бежали от опасных водоемов, прямо через трассы, рискуя быть сбитыми первым же автобусом. Рыбы всех цветов и размеров выпрыгивали на берег, широко разевая рты, где и умирали, разъедаемые заживо непонятной хворью, что оставляла на теле нарывы с палец толщиной. Голодный пеликан проглотил несколько плотвичек одну за другой и через минуту рухнул замертво, из раскрывшегося при ударе клюва хлынула кровь.

Бежали с плодородных полей крысы, белки, барсуки, отчаянно кашляя и задыхаясь. А коровы с лошадьми, пасшиеся много дней в зеленых наливных лугах, бились в предсмертной судороге, суча копытами в высокой траве.

Боль. Всюду боль, пронизывающая и страшная, заставляющая кричать криком. Но бесполезно. Голоса людей, птиц, животных охрипли от мучений, и ни один бог в мире, если он действительно существовал, не мог расслышать страдающих.

А над темнеющими равнинами поднимались стаи насекомых, целые летучие облака, растянувшиеся по всей линии горизонта. Миллиарды тварей с огромными жвалами, выпученными блестящими глазами и лапками кузнечика летели вперед, оставляя за собой безжизненные пустыни.

…Илона очнулась на земле, захлебываясь собственным криком и слезами. Кто-то подхватил ее за плечи, и она расплакалась, уткнувшись в рваный кожаный доспех.

– Больно, как больно! Красные реки выходят из берегов, животные гибнут, люди горят заживо в огненном шторме!

Мужчина, большой и крепкий, как скала, осторожно гладил ее по голове. И рядом с ним чужая боль уходила, оставляя пустоту в голове и звенящую слабость в теле. Но разум все равно работал, как часы, не давая забыть о предстоящей беде.

– Бункер, – бормотала Илона, как умалишенная. – Я могу снова опустить его вниз, места хватит для всех соколов. Но…

И снова едва не зарыдала.

– Мы не успеем перенести раненых! И драконы не поместятся внутри. Помоги мне встать, надо бежать к крепости, надо успеть хоть что-то, расширить катакомбы, углубить их…

«Но как же остальные? Как люди в городах, как животные? А леса и поля, а сады и огороды?! Саранча поест все на своем пути! Они могут пролететь сотни и тысячи километров и сбиваться в стаи до нескольких миллиардов особей!»

Илона постучала пальцами себя по уху, заставляя включиться жучка, и сбивчиво, глотая слова, предупредила Индру о новой напасти.

– Все как по библейским казням, только еще страшнее, особенно саранча. Я не знаю, что оно такое, потому что на обычное насекомое эта пакость похожа только крыльями и размером. Переносите раненых в крепость, столько, сколько сможете. Я попробую… еще раз.

– Будьте осторожны, – шепнул принц и отключился.

Илона осталась сидеть на земле, тяжело дыша. От нервного потрясения стучали зубы. Она обхватила трясущимися руками коленки и посмотрела на Финдана, не сводившего с нее задумчивого взгляда.

– Ты не земляная, – сказал он, и голос его дрогнул.

Врать перед лицом смертельной опасности, которую мог не пережить никто, не было смысла.

– Не земляная, – кивнула Илона, вытирая мокрый лоб. – Рагнар просил никому об этом не говорить. Он знает, кто я, но почему-то боится за меня и молчит. И я тоже почти ничего не знаю…

– А что ты знаешь? – спросил сокол, и в глазах его мелькнула тревога.

– Только то, что старый атлант сказал. У меня нет магической силы, только дар.

Она шмыгнула отекшим от слез носом и призналась.

– Атлант Оллин сказал, что я живая. Не знаю, что это значит, но я…

Финдан с присвистом выдохнул.

– Ни слова больше, – прошептал он, сжимая ее плечи. – Мы не знаем, какие уши нас слушают.

– Ты понимаешь, о чем говорил атлант? Мне показалось, он давно выжил из ума.

– Выжить-то выжил, но дураком отнюдь не стал, – невольно хмыкнул сокол. – И Рагнара я могу понять, почему он ни слова не сказал никому, разве что повелителю. Видимо, испугался повторения прошлого, ибо береженого и боги берегут.

– Рагнар испугался? – изумилась Илона. – Да он самый храбрый человек из всех, кого я знаю! Тьфу, конечно же, нечеловек…

– Так не за себя же испугался. А за тебя. И я как раз его понимаю, он едва пришел в себя после смерти Росалинды, и когда подобный дар снова замаячил на горизонте, он, естественно, сделал все, чтобы утаить его носительницу от остальных.