class="p1">Мэтр старался побольнее ужалить именно Мандельштама, судя по всему, в память о его язвительной рецензии на его некролог памяти Велимира Хлебникова, когда Осип Эмильевич публично назвал его в «Литературной Москве» «скудоумной, высокомерной заметкой».

Так что теперь Аркадий Георгиевич эпитетов не жалел: «Хочу ли я сказать, что из поправок нет ни одной приемлемой? Конечно, нет: Мандельштам опытный писатель. Но когда, бродя по толчку, я вижу, хотя и в переделанном виде, пальто, вчера унесённое из моей прихожей, я вправе заявить: „А ведь пальто-то краденое“». В неопубликованном письме в «Вечернюю Москву» квалифицированного юриста начинает в буквальном смысле нести, когда он пытается добавить в обычный бытовой конфликт уголовный аспект: «Обличённые в изнасиловании, боясь наказания, тоже обычно предлагают „достигнуть соглашение задним числом“, но далеко не всегда им это удаётся» (РГАЛИ. Ф. 155. On. 1. Ед. хр. 584. Л. 20).

Аркадий Горнфельд, по собственным словам, не планировал подавать иск в губернский суд. В частном письме Раисе Шейниной от 12 января 1929 года он признавался, что «с Мандельштамом я очевидно и судиться не буду: думаю, что сговорюсь мирно с „Землёй и фабрикой“ —

Несчастный, — мне его озорство очень помогло: я продал, Уленшп<игеля>, который весною выйдет; деньги буду получать понемногу, но всё-таки это хорошее подспорье» (Письмо от 27 ноября 1928 года (ОР РНБ. Ф. 211. Ед. хр. 266. Л. 29)).

Тем временем другой участник скандала — Василий Карякин — обратился с истерическим заявлением в Правление Всероссийского Союза писателей. В частности, он сообщил, что собирается «искать защиты своих пострадавших интересов перед Советским Судом». Получив копию его искового заявления, А.Е Горнфельд сообщил коллегам: «…я, ни в коей мере не отказываясь от ответственности за мои слова и действия, всё же просил бы Правление разъяснить В. Н. Карякину, что суждения и оценки, высказанные писателем о чужом произведении, могут быть предметом литературного спора и возражений, но не судебного разбирательства, — кроме, конечно, случаев, когда писатель обвинён в явной недобросовестности таких суждений». [1.185]

Оценив свой ущерб в 1550 рублей, В. Н. Карякин всё же подал исковое заявление в Московский губернский суд, в котором указывал, что издательство «ЗИФ» использовало его перевод без его разрешения, то есть совершило преступление, уголовная ответственность за которое была предусмотрена ст. 177 УК РСФСР, третьим лицом по делу привлечён А. Г. Горнфельд, соответчиком — О. Э. Мандельштам.

В возражениях на иск поверенный, представлявший интересы издательства «ЗИФ» в процессе, отклонял заявленные требования на том основании, что Мандельштам передал издательству «свой труд», то есть новое произведение, созданное им на основе представленных в редакции материалов. Ссылка поверенного истца на то обстоятельство, что редактор-обработчик якобы использовал перевод Карякина без его разрешения, по мнению ответчика, не имеет существенного значения по делу, так как это обстоятельство не даёт права истцу на взыскание гонорара с издательства, «а предоставляет ему право привлечь редактора-обработчика к уголовной ответственности за контрафакцию по 177 ст. УК РСФСР с возложением на него гражданской ответственности». То есть всю вину за содеянное издательство перекладывало на О. Э. Мандельштама, тем более что гражданская ответственность «ЗИФ» возникла бы лишь в том случае, если бы издательство знало, что предложенное Мандельштамом для издания произведение является чужим. Со слов ответчика Мандельштам представил издательству свой труд без указания на то, что он использовал перевод Карякина, то есть «создал у н<ашего> издательства представление о выполнении перевода самим Мандельштамом».

На суде поверенный «ЗИФ» также заявил, что О. Э. Мандельштам считался у них не столько редактором, сколько «подрядчиком»: «Он поставлял „дешёвку“ и брал за это ниже существующих профсоюзных ставок».

8 июня 1929 года в Московский губернский суд поступило заявление О. Э. Мандельштама — соответчика по делу:

«Совершенно исключительное значение для дела в связи с заявлением юрисконсульта ЗИФа имеют свидетельские показания тов. Шойхета Абрама Моисеевича, проживающего Б. Грузинская ул., № 19, кв. 14, и Колесникова Леонида Иосифовича, находящегося в редакции „Вечерняя Москва“, бывших: первого — пом. зав. редиздата ЗИФ-а, второго — штатного редактора ЗИФа. Эти свидетели могут подтвердить, что ЗИФ-у было известно, что я при своей редакторской работе при обработке „Уленшпигеля“ пользовался переводом Карякина, тогда как ЗИФ теперь это отрицает. Поэтому прошу вызвать указанных свидетелей в суд, выдав мне повестки на руки». [1.130]

Московский Губернский суд с целью установить объём заимствований из переводов Карякина и Горнфельда назначил литературную экспертизу.

ГПК РСФСР 1922 года не содержал чёткого перечня доказательств, которые могли быть представлены сторонами на судебном процессе. Согласно ст. 130 ГПК, суд мог выяснять обстоятельства дела при помощи показаний свидетелей (никто не мог отказаться от дачи показаний в качестве свидетеля, за исключением случаев, когда сообщение требуемых фактов было связано «с нарушением государственной или служебной тайны». В случае заявления стороны о заинтересованности свидетеля в исходе дела или при наличии особых отношений между свидетелем и стороной суд мог не допустить допроса этого свидетеля) либо письменных доказательств.

Формально гл. 15 была ограничена только перечисленными доказательствами, но из смысла процессуального закона вытекало, что ими также могли быть заключение эксперта (экспертиза проводилась для разъяснения возникавших при разборе дела вопросов, требовавших специальных познаний), объяснения сторон (тяжущихся) и третьих лиц и вещественные доказательства.

По всей видимости, экспертиза установила существенные отличия работы ответчика от представленных в суд переводов как самого Карякина, так и Горнфельда. В этом смысле для нас важным является мнение основоположника русского художественного перевода, профессора А. В. Фёдорова: «Большинство переводов (как старых, так и новых), вышедших в течение последних лет, — переводы редактированные. Целесообразность и плодотворность принципа редактуры, широко применяемого сейчас, — вне сомнения. <…>

Какой бы радикальный характер ни имела переделка, редактор всё же вынужден считаться со свойствами перерабатываемого материала, поскольку старый перевод, хотя бы и в изменённом виде, кладётся в основу. Случаи полной творческой переработки редки.

Подобный случай представляет собою изданный ЗИФом перевод „Тиля Уленшпигеля“ де Костера в переработке О. Мандельштама. Здесь мы видим контаминацию двух ранее вышедших переводов этого романа, отбор наиболее удачных вариантов, проверку одного перевода посредством другого и своеобразие подлинника, действительно, найдено (может быть, угадано) сквозь словесную чащу двух переводов. Блестящие результаты, достигнутые Мандельштамом, не случайны, конечно, в плоскости работы самого Мандельштама — крупнейшего художника слова и автора превосходных переводов, и лишь с точки зрения практики редактуры удача эта, пожалуй, случайна, как слишком индивидуальная» (Фёдоров А. В. О современном переводе // Звезда, 1929. № 9. С. 191–192).

В контексте поставленных перед экспертами вопросов они пришли к выводу о том, что О. М. Мандельштам создал самостоятельную версию, которая была лишена политических двусмысленностей, эффективна, сокращена и более привлекательна для читателей. Соотношение представленного варианта перевода оригинальному тексту Шарля де Костера предметом экспертизы не являлось.