Ну, тут Глафира с муженьком засуетились и определили бабку вдом престарелых где-то в Подмосковье. Она там и сейчас живет. Катерина Ивановнакак-то уговорила зятя съездить туда на машине, так когда вернулась, толькоруками махала и слезы утирала. Все, говорила, Степанида, нет больше Александры.Свечку поставь перед богом за нее, чтобы скорей забрал тело к себе, а душа уждавно у него.

Потом еще выяснилось, что, оказывается, завещание былонеправильным, и бабку свою Глафира никак не имела права турнуть, потому как тастарая была и немощная. И вроде бы доля какая-то у нее была в доме… В общем,сейчас уже не разберешься, а Глафира со своими деньжищами кого хочешь можетподкупить. Они с Петькой так тут и остались, только дом весь переделали, и получилсяу них страх божий: балкончики какие-то, гараж не как у людей. А одно время ещена огород работников привозили из райцентра, чтобы, значит, за них картошкусажали, но тут их совсем засмеяли, и они весь участок свой травой и кустамизасадили. Петька не пойми чем занимается, в Москву ездит каждый день, а Глашканичего не делает. Так они, считай, уж лет пять живут. Но из деревенских, изтех, кто знает про бабку Александру, с ними никто не разговаривает и делникаких не имеет. А соседи их, с обеих сторон, такую вещь сделали: на забормежду участками повесили сетку маскировочную, чтобы, значит, и к соседям незаглянуть было, и их самих не видно. Глафира бесилась поначалу, а после рукоймахнула: не хотите, и черт с вами. Но черт-то у ней в голове живет, у ней!Прости нас господь, грешных…

И вот у этих самых Глафиры с Петром пришлось Тоне просидетьцелых два часа. После рассказа бабы Степаниды она представляла себе женщинузлобной и некрасивой и была удивлена, увидев невысокую тетку лет тридцати пятис мелкими, совершенно незапоминающимися чертами лица: носик коротенький, губкисобраны «уточкой», мелкие глазки сильно подведены и накрашены, а брови выщипаныи нарисованы заново где-то посередине лба. Образу злодейки, нарисованномуТоней, внешность Глафиры никак не отвечала.

И супруг ее тоже на злодея не тянул, правда, в Петре всебыло слишком: слишком крупный, слишком медлительный, со слишком ровнымижелтоватыми зубами, слишком покатым лбом. Одно у них было похожее с Глафирой –глаза: неопределенного цвета, то ли серые, то ли карие, почти без ресниц.

– Ну ты, Петр, раздался! – заметил Виктор сусмешкой.

– Кормлю хорошо, вот и поправляется, –затараторила Глафира. – И правильно, хорошего человека должно быть много.А вот ты, Витя, почти не изменился, только поседел. Что, семейная жизнь довела?

И она захихикала.

Виктор отшутился, сказал пару комплиментов Глафире, и онипошли осматривать дом. Бросив несколько взглядов на жену, он сразу понял, чтовечером будет скандал, сам же испытывал искреннее удовольствие, наблюдая заРыбкиными и внимательно разглядывая их жилище. Хохоча про себя, внешне Виктороставался серьезным, внимательным, слушал бред, который несла Глафира, ивставлял время от времени вопросы, побуждавшие ее с еще большим пыломраспинаться перед ними о прелестях пребывания в деревне, о том, каких трудов имстоило декорировать дом по своему желанию, об их коте и о десятке других стольже неважных вещей. Она не умолкала ни на минуту, и Виктор, ожидавший расспросово его работе, о жизни, понял, что ошибался: их пригласили исключительно какзеркало, способное в полный рост отразить счастье семьи Рыбкиных. «Совсемтяжело вам здесь, голубчики, – подумал он. – Старые деревенские свами не общаются еще с тех пор, как бабку Александру отдали в дом престарелых,а новым вы со всеми вашими бордовыми портьерами не нужны. То-то вы мне такобрадовались!»

Тоня устала уже через пятнадцать минут. Дом был жуткий, сомножеством безликих картин на стенах в тяжелых золоченых рамах, с зеркалами всамых неожиданных местах, с огромной кроватью под балдахином, которую им сгордостью продемонстрировала хозяйка. Виктор заинтересованно осмотрел ложе иобратил внимание на большую золоченую букву «R», выгравированную на спинкекровати из красного дерева.

– «Эр» – это в смысле «Роялти»? – поинтересовалсяон. – Ее королевское величество? Знак королевы в Англии, – объяснилон Тоне, вопросительно посмотревшей на него. – Ну да, правильно, если всевыдержано в английском стиле, то почему же кровать должна быть исключением?

– Никакое и не «Роялти», – ответил Петр.

– А что же?

– Догадайся, – хихикая, предложила Глафира. –Попробуй, ты же умный. Ну, ведь так просто!

Виктор постоял, наморщив лоб, потом сказал:

– Сдаюсь. Ну, расшифруйте.

– Рыбкины, – внушительно произнес Петр.

– Не понял…

– Что не понял? Фамилию нашу забыл? Рыбкины мы, а «эр»– первая буква фамилии.

Виктор перевел взгляд с ухмыляющейся Глафиры на спинкукровати, и в глазах его что-то промелькнуло.

– Ах Рыбкины! – медленно проговорил он. – Нуконечно, как же я сразу не догадался!

Рот его начал странно подергиваться, и Тоня с тревогойпосмотрела на мужа.

– Рыбкины, значит… – широко улыбаясь, повторилон. – Вот это да, ребята! Вот это мысль! Слушай, Тонь, давай и мы с тобойна кровати букву «че» напишем, чтобы все серьезно было, а? Вообще-то нет, ванглийском алфавите такой буквы нет, а две писать…

– Ну, значит, не судьба тебе! – довольно заметилПетр. – Свое что-нибудь придумай, а не воруй идеи у других.

Тоня, понявшая, что муж издевается почти в открытую, ожидалаего следующей реплики, но Виктор промолчал.

– Тоня, а вы что же ничего не говорите? Вам нравитсянаша скромная спаленка? – светски осведомилась Глафира.

– У вас, наверное, детей много, – негромко сказалаТоня, глядя на огромную кровать, размером почти со всю комнату.

– Каких детей? – удивилась Глафира, высоко поднявнарисованные брови.

– Ну, как каких – ваших, конечно.

– А при чем здесь кровать и дети?

– Ни при чем? – в свою очередь удивиласьТоня. – Не знаю, мне казалось, что это как-то связано.

Петр и Глафира глядели на нее, как на ненормальную, но онапостаралась изо всех сил сохранить серьезный вид и перевела взгляд на картину,на которой толстая голая баба, спиной к зрителям, рассматривала свое отражениев маленьком зеркальце. У Тоня мелькнула мысль, что натурой служила хозяйкадома. За ее спиной Виктор болтал с Глафирой, а ее муж тяжелым взглядом смотрелТоне в затылок.

– Нет, я так и не понял, при чем здесь дети, –неожиданно сказал он спустя несколько минут.

Тоня обернулась к нему:

– Что?

– Говорю, про детей я шутку не понял. Может, я дурак?Объясните.

– А я и не шутила, – стараясь глядеть прямо ему вглаза, ответила Тоня. Почему-то выдерживать его взгляд было тяжело, и ейхотелось посмотреть в сторону. И что ее за язык тянуло? – У вас такой домбольшой, семья хорошая, сразу видно, жена о вас заботится, вот я и решила, чтов такой семье должно быть много детей.