«Он и есть сумасшедший! – промелькнуло в голове уТони. – И у него ножовка…»

– Что, испугалась, стерва?! – Старик сделал шаг ейнавстречу, и Тоня едва удержалась от того, чтобы не попятиться. – А вотчто ты потом скажешь? Как огоньком-то баловаться, так горазды, это легко, а вотпопробуй вживую, по-настоящему… А он трепыхается, как птичка, и дергается, ислюнка-то у него, убогого, течет! Вот как! Ясно тебе, дрянь? – И он сделалеще один шаг.

Тоня не могла отвести взгляда от глаз старика, в глубинекоторых плескалось безумие. Как загипнотизированная, она смотрела в еговыцветшие, слезящиеся голубые глаза, а искаженное гримасой ненависти и неяснойугрозы морщинистое лицо приближалось. Неожиданно старик остановился и потянулносом воздух.

– Привела кого, сучка? – почти ласково осведомилсяон.

Сзади послышались шаги, Тоня резко обернулась и увиделавыходящего из-за дома Женьку с пакетом в руках.

– Тоня, вы здесь, что ли…. – начал он и осекся.

Непонимающе переводя взгляд с нее на Графку, он увиделнаконец ножовку в руке старика, подпиленный замок, быстро подошел к алкашу ивырвал пилу из его руки.

– Значит, вот как ты Степаниде за добро платишь? –хмуро спросил он. – Еще что прихватил или только это?

Графка молчал, отведя взгляд в сторону. С появлением Женькион словно стал меньше, осунулся, и сейчас было видно, что это просто старый,больной, пьющий и совершенно опустившийся человек, который, наверное, хотелпереночевать под крыльцом, потому что больше идти ему некуда. Сгорбившись, онстоял перед Женькой, а тот только качал головой.

– Эх, Евграф Владиленович, – укоризненно сказалохотник. – Что ж ты делаешь, а? Давно в милицию не попадал? И ты чегораскричался? Я тебя аж с соседского участка услышал!

– Объяснял дамочке, как ей весело скоро будет, –усмехнулся старик, и на мгновение в его лице промелькнул отсвет той злобы,которая так потрясла Тоню. Тонкие губы растянулись в усмешке, и раздалосьпротивное тонкое хихиканье.

– И почему же ей будет весело? – В голосе Женькизвучала угроза, и хихиканье оборвалось.

Графка молча смотрел на охотника, а тот, приняв какое-торешение, приказал:

– Собирайся. Давай, не стой пнем, бери свои шмотки ииди к Степаниде. На, ножовку отдашь и извинишься, она человек добрый – простит.Заодно поесть даст.

Старик, покашливая, повернулся, поднял куртку и побрел ккалитке.

– Евграф Владиленович, я тебе кое-что сказать забыл!

Охотник почти не повысил голоса, но Графка встал каквкопанный и через секунду обернулся с выражением подобострастия на лице.

– Еще раз тебя увижу здесь, пеняй на себя. А обидишьхозяюшку, – Женька кивнул на Тоню, – на порог к Степаниде не пущу.Понял?

– Понял, понял, – быстро закивал Графка. –Ты, дамочка, извиняй, что напугал тебя, – обратился он к Тоне, –больше не буду.

И, кряхтя, исчез за калиткой.

– Ой, Женя, как вы вовремя появились! – облегченновздохнула Тоня, когда старик исчез. – Спасибо вам большое! Он менянапугал.

– Да бросьте вы, ничего бы он не сделал. Переночеватьхотел здесь, наверное, хотя вообще-то ему Степанида место в сарае приготовила.Так-то он мужик-то невредный, вот только пьет сильно, потому и злобы в неммного. Да только он как шавка: тявкает, а кусать уж и нечем. Ну все, пойдемте,хозяюшка, к вам. Я ведь по делу зашел-то, гляжу – нет никого, а за заборомшумят… Ладно, он, чай, больше-то не появится.

Пока перелезали обратно через дырку, шли по саду, сидели вдоме, в голове Тони время от времени всплывали слова о шавке. Она понимала,почему Женька не испугался старика: при нем тот мгновенно растерял всю своюярость. Но сама хорошо помнила, какими глазами смотрел на нее сумасшедший пьяница,и ей становилось не по себе при мысли, что было бы, если бы охотник не зашелпопросить инструменты для какой-то работы у Степаниды.

Сегодня Глафира с нетерпением ожидала возвращения Петькидомой. Такая новость, такая новость, он ахнет просто! Оказывается, ВитькаЧернявский уж два месяца в Калинове живет, дом купил для себя и жены, а они ине знали. Ну, понятно, почему не знали: деревенские-то, из старых, не очень-торвутся с ними общаться, а новые и фамилию Чернявские не знают, и вообщеприезжие им по барабану. Но Петька-то как удивится! Надо же! Заскочить, что ли,к Витьке, побазарить за жизнь? Глаша с Петей теперь люди не бедные, и пустьтолько попробует нос воротить.

С этими мыслями Глафира загнала машину в гараж, поднялась навторой этаж и удовлетворенно огляделась. Хорошо-о! Правильно она сделала, чтодекораторшу выгнала к такой-то матери, ни черта та не понимала. Сказано, ванглийском стиле, значит, в английском стиле, а она Лондон, наверное, только нафотках и видела. Картинки по стенам развешивала, да не оригиналы, а какие-то…хм… постеры, словно они гопота зареченская, а не Рыбкины!

При воспоминании о картинках Глафира хмыкнула и огляделась.Слава богу, теперь все вокруг было по ее вкусу. На окнах – бархатные бордовыепортьеры – настоящий писк, она лично читала в последнем номере «Идеи твоегодома»; стены украшены подлинниками, причем в приличных рамах, а не впластиковом убожестве; и мебель по заказу вполне под стиль. Правда, Шейлок,сволочь, обивку в паре мест потрепал, пока ему когти не остригли, но наШейлочку нельзя сердиться.

– На тебя нельзя сердиться, правда, муся моя? –проворковала Глафира и потрепала кота за ухом.

Перс, даже не повернув к ней головы, снисходительномурлыкнул, чем привел Глафиру в восторг.

– Ах ты, мой сыночек, ах ты, детка моя!

Она попыталась поцеловать кота в морду, но тот с яростнымшипением вырвался из рук и помчался вдоль по коридору.

– Падла! – крикнула ему вслед обозленнаяГлафира. – Попробуй у меня еще мяса выпрашивать… Хрен тебе, а не свинина!Будешь свои отруби жрать!

Она и правда разозлилась было, но слова об отрубях вызвали унее воспоминания, которые, безусловно, были приятными и привели ее в хорошеерасположение духа. Как Глафирой бабка-то командовала, ведь как Золушкой,ей-богу! «Свиньям корму задала? – передразнила она вслух старческий, носильный голос бабки. – Так давай, корова ленивая, не спи!»

Ха! Ну и где ты теперь, бабулечка, и где та корова ленивая?Жалко, не узнает бабушка единственную внучку свою, не узнает. Да Глафира и нервется лишний раз в психушку мотаться. На фига ей сдалось? Говорят – домпрестарелых, дом престарелых… Но она-то знает: психи там, те, кто на старостилет умом поехал, как бабуля.

Да, жизнь все-таки справедливая штука, с удовольствиемподумала Глафира, наливая себе апельсиновый сок, каждому дает то, чтозаслужено. Не называла бы ее бабушка коровой ленивой в детстве, не заставлялабы всю грязную, неприятную работу делать – и глядишь, лежала бы сейчас не ввонючей палате, с семью еще такими же бабками сдвинутыми, а в этом доме, вкотором всю жизнь прожила, да с сиделкой ласковой. А так….