а полиция, простите за откровенность, ничего не предпринимает. Вот я и предложил Степику в порядке самозащиты свое ружье…

— Кого-то еще тут убили? — удивился Галопенко. — Опять?

— Не опять, а снова, — поправил его приятель.

Францев смотрел на этого приятеля и не мог вспомнить его имени.

— Вы, что ли, брат Степана? — наконец догадался он. — Тоже Галопенко?

— Ну, — признался тот, — его родной брат Фрол.

— Как? — переспросил участковый.

— Фрол, — произнес уже Степан, — нас так в честь Разина Степана и его брата назвали. Их даже казнили вместе. У нас на родине это все знают. Мы из села Белорское, что в Саратовской области. Там еще рядом с нами утес находится, помните, как в песне: «Есть на Волге утес…» Так мы с братом на нем, можно сказать, выросли. Там же городище еще откопали. Так мы с Фролом тоже там копались и нашли крестик серебряный. Убежали, но потом археологи нас догнали и отняли. Интеллигентные люди вроде, там даже женщины среди них были. А такие слова нам кричали! Я такого мата в жизни больше не слышал — ни до, ни после.

— Так оно и было, — подтвердил Фрол, — чуть не убили нас тогда археологи-интеллигенты. Милиции, как водится, рядом не было.

— Погодите мне зубы заговаривать. Давайте вернемся к вашему ружью.

— Ладно, — согласился Фрол, — так и запишите в протоколе, что никто никому ничего не продавал. Я дал старшему брату попользоваться, а потом вы со мной провели разъяснительную беседу, и я забрал ружье обратно, потому что все осознал и мне жалко стало своего ружья, за которое я когда-то отдал двадцать семь рублей по нынешним ценам. А то, что мы здесь выпивали на скамеечке, то это еще надо доказать, понятых ведь нет и акта видеофиксации тоже.

— Грамотный, — произнес Францев, — а вроде не судимый.

— Так я в народной дружине состоял в студенческом возрасте: там и научили всему. А что касаемо спиртного, то мы в чисто медицинских целях выпили по рюмочке настойки на зернах петрушки. Для укрепления иммунитета, так сказать.

— Хорошая вещь! — подтвердил Николай. — Я и сам по выходным дням за обедом употребляю. Четвертый год никакая зараза взять не может.

— Ну, — подтвердил Фрол, — и от меня зараза отлипла: в прошлом году с женой развелся, а раньше не мог. Она как бацилла в меня вцепилась. А я ей сказал, что меня с работы поперли, а еще на мне висит кредит в полмиллиона и скоро коллекторы все отберут, а потому я настойку эту и пью…

— Так кого убили? — не дал договорить брату старший Галопенко.

— Да мужика из Ингрии, — объяснил Фрол, — не слышал разве?

— Кто-то что-то мне говорил. Но это ж еще позавчера было. Это же мужика убили, который у Сани Сорокина директором. Того Сани, у которого жена барменша в «Вертолете». А мужик этот жил с девушкой, которая…

Он замолчал и задумался, очевидно, над тем, стоит ли говорить.

— Ну-ну, — поторопил его Францев, — что ты хочешь мне сказать?

— Да мне показалось, — отмахнулся Галопенко, — просто лет пятнадцать или около того… а пожалуй, что и все двадцать, когда я еще фельдшером на «скорой» работал, был вызван на одну квартиру, где бабка умерла. Так вызвала ее внучка. Бабка уже неделю как того самого — сами понимаете, какое там амбре и все такое прочее…

— Без подробностей, пожалуйста, — попросил Николай.

— Ну вот, — продолжил Степан, — я и говорю девушке, которая вызвала нас: «Что вы так редко навещаете бабушку? Ведь за старыми людьми уход нужен». А та молчит как каменная… А потом сказала, что не могла…

— А при чем тут сожительница убитого позавчера Дробышева?

— Да ни при чем, — пожал плечами Галопенко, — просто видел я его с похожей на ту, что внучкой приходилась той умершей старушке. Конечно, лет прошло много, но уж очень похожа — разве что постарше, разумеется. Да я бы не запомнил, но у той такие глаза были страдальческие, что до сих пор вспоминаются. Как у женщины на картине художника Брюллова «Последний день Помпеи». И у этой такие же, только не такие пронзительные.

Николай задумался, припоминая.

— Пожалуй, что ты прав. Короче, забирайте свое ружье и топайте к кому-нибудь домой и там отмечайте предстоящий Международный женский день. — Николай посмотрел на часы. — Тем более что уже самое время обедать. Так что вперед и не забывайте закусывать.

Глава десятая

По заведенному обычаю обедать он приехал домой.

— Новости какие-нибудь есть? — поинтересовалась Лена.

— Особенных — никаких, — отозвался Николай, — разве что приезжал Павел. Но он не ко мне, а за покупками. Своей маме он приобрел у нас на рынке унты из оленьего меха. Завтра ведь праздник.

— Правда, что ли? — притворно удивилась жена. — Что же ты молчал столько времени?

— Завтра и поздравлю, — ответил Францев, — если хочешь, могу и сегодня.

— Поздравь, — попросила Лена, — можно даже несколько раз. А цветы можно и завтра. А пока можешь посмотреть, что народ пишет.

В местном чате шло всенародное обсуждение самой волнующей за последние два дня новости, касающейся убийства Дробышева.

Фиалка. Господа, никто не в курсе, как продвигается расследование убийства жителя нашего поселка?

Крокодил Додик. Может, стоит подъехать к нашему замечательному участковому, выкатить бутылочку «Лонг Джона», глядишь, он и размякнет?

Мэри Морстен. К сведению всех любителей дешевого виски. Наш участковый непьющий.

Крокодил Додик. Жаль. Будь он пьющим, стал бы генералом.

Луч света. Я не сомневаюсь, что Эдуарда убили извращенцы, с которыми он был связан. Для большинства проживающих в поселке он был просто соседом, с которым они здоровались. И никто даже не догадывался об оборотной стороне его жизни. Прямо скажем: темной стороне. Я знала, но молчала, но теперь поделюсь со всеми тем, что скрывал он. И за что его убили. Дело в том, что пару лет назад я отправилась с подругой и ее мужем на побережье Финского залива. Мы бродили вдоль воды, легкий бриз ласкал наши плечи, барашки волн подкатывались к нашим ногам и осторожно замирали. Так мы дошли до некоего места, располагавшегося неподалеку от поселка Дюны. Там был пляж, но мы смотрели только на водную гладь, над которой повисло ласковое июльское солнышко. Но потом я обернулась на крики и едва не потеряла сознание от ужаса. Мамочки мои! Я стояла среди полностью обнаженных людей: мужчин, женщин, которые захлебывались бесноватым смехом. А самое ужасное, что ближе всех ко мне стоял сосед по поселку — Эдуард. Я закричала от ужаса и стыда за все это бесстыдство. Бежала