А ведь надо еще раз в три месяца в Украину срываться, чтобы визу продлили. Да и домик, брошенный в Харцизске, с окнами, забитыми фанерой, навещать.

Поэтому ни минутки, откровенно говоря, свободной у Нины не было. И еще она понимала, что их с Глебом благополучное подмосковное проживание сильно зависит от прихоти хозяев, поэтому никогда ни братьям, ни Фенечке не перечила, не фордыбачила, все их пожелания старалась выполнять беспрекословно.

И вот однажды в будний день убиралась она на половине Павла Петровича. Думала, честно говоря, что он на службу уехал – но он, оказалось, и не собирался. Мыла полы в малой гостиной – а она работала всегда, как мать еще заповедовала, всеми руками, безо всяких там швабр новомодных, чтобы все, что трешь-моешь, пальцами, ладонями, кистями чувствовать. То, что внаклонку, ее не пугало – она баба сильная, может и покланяться.

И вдруг слышит: кто-то подходит сзади да обнимает ее за бедра – очень крепко. И твердо.

Ахнула, дернулась, – а это Павел Петрович. Тихонько вышел из спальни да подкрался. И весь аж горит. «Не могу, – говорит, – терпеть! Прям мутится у меня в голове все, когда вижу, когда ты вот так, враскоряку стоишь. Пойдем, очень хочу тебя, умираю прямо».

– Ой, да что вы, да перестаньте, – запричитала она, – ведь Глебка дома, я ведь жена ему, а вдруг заметит.

– Ничего, он в саду, у него обыкновения лезть в дом без спросу нету. Идем, я вознагражу тебя.

Что делать! Пошла с ним Нина в хозяйскую спальню, уложил он ее на кровать в ту же позицию, как она полы мыла, и вошел сзади. И как раз в этот момент из окна видно было, как Глеб в саду возится, кустарник перед зимой обрезает – и это лицезрение мужа во время действия особое, видимо, удовольствие Павлу Петровичу придавало.

Он свою нужду справил быстро, с облегчением отпустил ее.

Взял с тумбочки портмоне, протянул ей два красных пятитысячных билета: «На вот, держи».

– За проститутку меня принимаете?

– Нет, это премия тебе – за добросовестную работу да за выполнение дополнительных обязанностей. И давай приходи ко мне на всю ночь.

– Как же я смогу? А Глеб?

– Не волнуйся, я ушлю его.

И верно, на следующий вечер Глеб в домик для прислуги из большого дома возвращается растерянный. «Меня, – говорит, – Павел Петрович в Москву отсылает. Ремонт в городской квартире, на Новинском, начинать. Странно, с чего вдруг решил. Вроде раньше не планировал». Неизвестно, тогда он что-то заподозрил или после догадался, да только синяки, появившиеся у Нины на бедрах, муж в тот вечер, кажется, заметил – Кирсанов-старший крепко пальцами ее сжимал, будто вот-вот отнимут. Она отбоярилась, отговорилась, что о перила ударилась, когда полы мыла.

Увез Кирсанов мужа в Москву.

А тем же вечером пришел к ней тайком в гостевой домик с двумя бутылками вина, бисквитами, шоколадом. «Надо же, – говорит, – ни разу я еще в этом домике не ночевал, да и бывал тут, только когда строили и обставляли. А у тебя здесь уютненько». В тот раз было у нее немного греховного женского счастья, не одна только голая случка: Павел Петрович за ней ухаживал, вина подливал, комплименты говорил.

На следующую ночь он ее к себе в большой дом позвал, браслет золотой подарил. Она его припрятала, чтоб муж не заметил. Потом еще раз такая ночь повторилась, и еще. Павел Петрович ублажал ее, шептал слова ласковые. Она даже, грешным делом, стала думать: а вдруг и впрямь влюбился? Вдруг заставит от Глеба уйти? И женится? Чем она хуже той же Фенечки? Ведь та – такая же точно бесприданница, ни кола ни двора, из подмосковного Кошелкова, а захомутала младшего Кирсанова, художника.

Глеб продолжал возиться на городской квартире с внезапным ремонтом. Названивал Нине, конечно. Да по паре раз в день. Начал подозревать, возможно, что-то.

И Фенечка на Нину стала коситься: что это она на ночь глядя в господский дом шастает? Да и Николай Петрович тоже взялся посматривать – молодая жена, видать, и ему донесла, и его накрутила. Шила-то в мешке не утаишь.

Их беззаконная любовь продолжалось недели три, но однажды произошла катастрофа. Вечером в пятницу Павел Петрович приехал со службы поздно, слегка навеселе. Поставил машину в гараж и сразу к Нине поднялся, с вином, ликером, конфетами. Они возлегли и только с делом покончили – внизу раздался шум. Кто-то приехал, дверь гаража открывает. Время – час ночи. Нина быстро сообразила, растолкала Кирсанова-старшего: «Одевайтесь, бегите, живо!»

Но тот ничего не успел. Так и застал их Глеб: постель распахнута, измята, пахнет любовью. Жена в халатике на голое тело, Павел Петрович с обнаженным торсом, в брюках, босой.

Глеб только проговорил: «Понятненько», дверью грохнул, вышел прочь и спустился в гараж. Нина боялась, что он с собой что-то сделает. А может, с ней? Или с ним? Однако Глебушка в ближайшее время не появился и ничего не предпринял, и Кирсанов спокойно, безо всяких помех, оделся и ушел в свой барский дом.

Глеб вернулся под утро, пьяный вдрызг. Избил Нину. Она не защищалась и не сопротивлялась особенно – чувствовала свою вину.

Следующим днем – как раз была суббота, неприсутственный день – их обоих, Нину и Глеба, призвал Павел Петрович. Усадил в малой гостиной, в своем крыле, на первом этаже, налил по рюмке.

У нее все тело болело после побоев мужа, но он, сволочь, бил по-милицейски, не по лицу, и старался не оставлять следов. Поэтому Павел Петрович ничего не заметил и заступаться за нее не стал.

Кирсанов-старший предложил выпить мировую и произнес речь.

Так, мол, и так, сказал, я сожалею о случившемся между нами недоразумении. (Именно так и выразился: «недоразумении».) Чтобы загладить его, я готов предложить вам обоим щедрую компенсацию. И шварк на стол «котлету» – пять тысяч долларов.

– Я надеюсь, – говорит, – это поможет вам надежно забыть о том, что произошло. Что же касается вашей дальнейшей работы в усадьбе – я вас не гоню. Со своей стороны заверяю, что ничего подобного, что мы с Ниной себе позволили, больше не повторится. Я буду по отношению к вам обоим вести себя исключительно корректно. Если вы сочтете возможным, буду рад, если оба останетесь в усадьбе. С ответом не спешите, обдумайте все, и я буду ждать вас завтра.

Вечером Глебушка опять Нину побил, и опять так, чтобы людям незаметно было, а потом сказал: куда мы сейчас пойдем? Где приют искать будем? Остаемся!

И они остались.

Павел Петрович больше к ней не приставал – как отрезало. Глеб иногда поколачивал. А недели через две сказал, подшофе: эх, мало мы за твой позор со старикана получили. Надо еще взять.

Она усмехнулась: «Пойдешь просить?»

– Ты пойдешь! Скажешь, беременна. Скажешь – от него. Потребуешь денег на аборт.

– Да? А если он скажет рожать для него ребеночка?

– Поговори у меня еще! Проститутка, шалава, мразь! – и опять с кулаками.