крещенские сумерки, у меня везде ломит, сама я вспотевшая и мокрая от снега. Подозреваю, что у меня все тело вдобавок усеяно синяками и вмятинами разного размера. Рик — не знаю. Не видела, чтобы он хоть раз упал.

И все-таки чувствую я себя обалденно. Оказывается, когда попробуешь новые движения и перегрузки, то даже усталость и боль в мышцах способны приносить удовлетворение, а за взятие новых высот хочется себя вознаградить.

Как видно, того же мнения и команда ЭфЭм, вернее, та их часть, которая менее «лыж-спецы». Остальные, в том числе Франк, решили покататься подольше, чтоб дотемна и с фонарями на лыжне. А эти расположились всей компанией вокруг «стоячего» столика в каком-то сугробе возле лыжной забегаловки и там у них в полном разгаре апрэ-ски. Мы подключаемся, едим и пьем вместе с ними. Внутрь забегаловки не заходим — не пускают из-за пандемии, но после локдаунов и мы, и хозяева забегаловки рады, что можно хоть так.

Я впервые в подобном месте и успеваю окунуться в своеобразную снежно-укатанную атмосферу, пропитаться ею, как растаявшим на мне снегом, от которого из меня сейчас, кажется, валит пар. Мороз под вечер сильно крепчает, но чувствуем мы это не сразу.

Рик отмазывается, мол, он за рулем, сам же навязывает мне целую бадью «люмумбы» — горячего какао с ромом.

Заставляю и его отпить в знак благодарности.

— Ты ж меня столкнуть хотела, — отхлебывает он под эфэмовский хохот. — С обрыва. Или мне послышалось?

— Я пошутила, — поясняю нагло-весело. Меня прямо-таки распирает от радостного удовлетворения. — Я не то хотела сказать. Я имела в виду: Рик, это так круто, что ты поставил меня на лыжи.

— А-а. Ну, тогда пожалуйста, — едва заметно улыбается он.

И, обхватив меня за талию, заключает в свою ладонь ту мою ладонь, которая без кружки с люмумбой. Едим, пьем, а он так и стоит со мной в обнимку, тискает мои пальцы, разогревает.

Странное это чувство — стоять так, обнявшись, на людях. Забытое. Кажется, Рик тоже это ощущает — или кто это только что скользнул губами по моей щеке, оттуда — вниз по моей шее? От меня и так уже пар валит, мне жарко после катания. Жарко еще и потому, что я пьянею.

Люмумба — штука сладкая, но, тем не менее, серьезная. Вот допью и буду в стельку пьяная, а ему придется на руках переть меня к машине.

Эфэмовцев осталось совсем немного, а нас в потемках почти не видно. И нам не видно их.

Между нами уже чего только не было, но это, ощущаю явственно, какой-то новый левел. Новая высота, покоренная на манер лыжной горки.

Не помню, кто и когда последний раз пытался меня чему-то научить. Пытались ли вообще. В школе меня считали вполне спортивной, но вне школы, кроме танцев, которые потом тоже забросила, я ничем не увлекалась. Да и на Михином фоне любые «достижения» показались бы бесцветными. Сам Миха не подумал бы, к примеру, заниматься со мной теннисом, да и вряд ли бы я согласилась терпеть его поучения подобно его ученикам и ученицам, на которых он зарабатывал уроками и которые не вызывали во мне ничего, кроме чувства искреннего сострадания.

Оказывается, приятно это, когда тебе говорят:

— Ты способная. Быстро освоила.

А ты говоришь в ответ:

— Это потому, что мне никто не мешал.

Произносишь вслух то, что и сама только что поняла.

Кажется, Рик не обижается на эти слова — только крепче прижимает меня к себе. По-моему, он со мной согласен. Согласен поцелуй его требовательных губ, которые вспоминают о моих губах — с самого раннего утра меня не целовали.

Я даю им нацеловаться со мной, а потом смеюсь по-глупому, пьяная и разомлевшая.

Рик везет нас домой по темному. Новый левел — кажется, он сегодня во всем вокруг. В февральской мгле нам удается не влипнуть ни в гололед, ни в снегопад, ни в пробки перед выходными, что сродни чуду на подъезде к Берлину.

Не вижу всех этих чудес, потому что засыпаю в машине. Просыпаюсь лишь, когда он — ненормальный — пытается поднять меня и дотащить до лифта. Вернее, и правда тащит.

Решаю, что пусть тащит. Я не шифрую, что давно уже проснулась — лежу у него на руках и даже трусь щекой о его куртку.

Наверно, я еще пьяная. Горячий, сладкий хмель не улетучился, а видоизменился — чего он только мне подлил?..

Чего подлил, не знаю, зато знаю, зачем я ему, такая. В квартире Рик, несмотря на три часа за рулем «мини», выказывает неожиданную бодрость и недюжинную готовность: пока я — чрезмерно долго — разуваюсь, он прямо в прихожей раздевает меня «до без ничего» и, подхватив опять на руки, ставит под предварительно включенный горячий душ, под который и сам ныряет. Моемся мы совсем недолго — ему охота со мной в постель, не прибранную еще с утра, ведь вытащил он меня оттуда спозаранок.

Мы вымытые, вымотанные, но невероятно резвые — не знаю, кто из нас резвится больше.

Он посадил меня к себе на лицо, а я откинулась назад и представляю, что он нырнул в меня с головой. Нет, я так и не протрезвела — протрезвеешь тут — иначе почему у меня ничего не болит, и отчего я ощущаю влагалищем, что он как будто бормочет что-то там, во мне? Или он и правда бормочет…

«Отвечаю» на его мнимое бормотание — выгнувшись назад, хлещу мокрыми волосами себя по ягодицам, его — по груди подо мной. С необузданно-счастливым смехом отклеиваю киску от его лица, смачно всасываю ртом его рот, затем интересуюсь, продолжая посмеиваться:

— Силы откуда у тебя, м-м?.. Не накатался?..

— На хуй мне силы… — посмеивается он мне в ответ, вплетая в свою возбужденность родные-знакомые маты. — Это ты щас на мне кататься будешь… — сажает меня для этого дела на себя, — …а я тебя покатаю… а ну, — направляет меня со шлепком по попе, а я хихикаю, — скачи… пошла…

И я скачу, как ненормальная. Я будто сигаю вниз с горки, как