извращенцем, но со стороны это выглядело именно так. Казалось, что он приво-

66

дит мальчиков в свою спальню, чтобы развращать их. И Крутой действительно делал это, хотя орудием развращения был не секс. Это было что-то иное, глубокое и убийственное одновременно. Но теперь мать Раймонда уже не сопротивлялась, и это было наихудшим: растить ребенка без отца и знать, что сама не В силах справиться с ним. Ее мальчик потерялся в банде «Хромых» и потерян для церкви, для Иисуса. От мысли об этом она рыдала долгие одинокие ночи напролет, пока ее ребенок скитался по улицам.

Раймонду не нравилась церковь его мамы, «Авен-Езер». Ему больше была по душе церковь в Лос-Анджелесе, где пастор Хенли уверял, что люди по природе добрые и становятся злыми только в плохих обстоятельствах, что проповедь библейских фундаменталистов об огне и сере — не от Бога. Пастор Хенли говорил, что Бог есть любовь, и потому ада быть не может. Раймонда утешали такие проповеди. Но пастор Клэнси говорил совсем не так, и от его проповедей Крутому было не по себе.

Раймонд любил свою маму, и говорил себе, что она должна гордиться им. Она видела, что его именем, которое в почете у «Хромых», и которое ненавидят «Псы», исписаны все стены

— равно как синей, так и красной краской. Он был знаменитос

тью.

Крутой включил шумный бандитский рэп и окунулся в пульсирующий ритм. Прослушав одну из своих любимых песен «Подсчет убитых» в исполнении группы «Ice-Т», он перешел к «Убийце полицейских», вторя припеву со злобой в голосе: «Умри, умри, умри, свинья!»

«Мне нужно услышать выстрел». Ритм был таким же осязаемым как «ангельская пыль» (сильнодействующий наркотик

— прим, переводчика). «Еще одна осечка». Крутой поднял свой Смит-Вессон, представляя, что направил ствол в висок полицейскому, и медленно нажал на спусковой крючок, наслаждаясь ЭТИМ моментом. Какой прилив крови!

Он придвинул к себе журнал и взял ручку. Увидев как-то несколько опубликованных бандитских мемуаров, Крутой подумал: «А почему бы мне не написать собственные?» Когда-то ОН неплохо учился в школе и был отличником, хотя никогда не признавался в этом своим «корешам». «Сегодня По-По расспрашивали меня об ограблении трехнедельной давности, — написал он, — я, конечно же, сказал, что ничего не знаю. На моем счету уже столько грабежей, что я просто не помню о каждом

67

из них, — вдруг стиль изложения резко изменился, — иногда смерть пугает меня меньше, чем жизнь».

Крутой остался доволен, прочитав написанное. Он — не один из тех тупых бандитов. Он — философ гетто. Платон «Хромых». Когда-то Раймонд выбрал себе в качестве прозвища имя «Платон», но ребята постоянно путали его с «Плутоном», и потому он решил, что «Крутой» звучит лучше. Так его с тех пор и называют. Да... «Мемуары бандита». Может, однажды какая-то прогрессивная белая редакторша издаст их. На вырученные деньги он мог бы купить миномет или еще какую-нибудь серьезную штуковину.

Крутой посмотрел в зеркало на стене и провел пальцем по символу «Хромых», вытатуированному на груди.

Да, парень, ты знаменитость. Ты знаменитость.

Миновав отдел городских новостей, Кларенс направлялся в угол фотографов, где увидел Линн Карпентер. Имея относительно короткий двенадцатилетний опыт работы, она была самым уважаемым фотожурналистом «Трибьюн». Карп была «акулой фотоаппарата», и всегда добывала самые интересные снимки из любых обстоятельств. Она относилась к тому типу людей, которые всегда получают призы. Однажды руководство «Трибьюн» отправило Карп сделать фоторепортаж о массовых беспорядках в Лос-Анджелесе, и она сфотографировала тлеющее пепелище корейского магазина, позади которого на бетонной стене красовалось зловещее предупреждение: «И это еще не все». Можно было не сомневаться, что этот снимок станет победителем в какой-нибудь восточной газете или, по крайней мере, в «Лос-Анджелес Таймс».

Карп была одинокой молчаливой девчонкой-сорванцом. Что-то в ней нравилось Кларенсу, но определенно — не те политики, с которыми она водила странную дружбу. Линн было за тридцать — она была почти ровесницей Дэни.

— Привет, Карп!

— Привет, Кларенс. Опять подкололи Гармана? Наверное, я должна дать вам взбучку, — Карп имела в виду ряд розыгрышей Кларенса и Джейка над одним из репортеров.

— Нет. После предыдущего раза мы больше не трогали Пита. Но я уверен, что скоро мы не выдержим. Как дела на фото фронте?

— Не очень. Все тот же старый хлам. Повсюду лишь погони

68

М преступниками. Надеюсь натолкнуться на какую-нибудь человеческую трагедию, которую я могла бы запечатлеть, — Карп Произнесла это с преувеличенным цинизмом, распространенным среди опытных журналистов. Однако Кларенс знал, что за этими словами стоит порядочность и печальная ирония из-за того, что темой большинства самых лучших снимков Карп были преступления, несчастные случаи, спасение людей и последствия природных бедствий.

— Рада, что ты зашел, Кларенс. Я прочитала твою статью о предвзятости средств массовой информации.

— Да? Я думаю продолжить, но Джейк считает, что прежде мне нужно купить бронежилет.

Карп засмеялась.

— Да, это похоже на Вудса, — она пожала плечами, — может, он и прав. Послушай, знаешь, что я думаю о твоих политических убеждениях?

— Ну и что же?

— Что они где-то правее варвара Атиллы, — Карп захихи-Кала. Кларенсу нравилось ее хихиканье. Ему также нравилось, что каждый раз, когда между ними возникали разногласия, он Никогда не чувствовал со стороны Карп высокомерного либерального презрения.

— О’кей, миледи. Сегодня я не настроен спорить. Просто хочу тебя кое о чем спросить.

— И о чем же? Хочешь сказать, что ты, в действительности, — либерал, и не могу ли я помочь тебе выйти из твоей кельи?

— Вовсе нет. Помнишь ли ты историю 87-го года, когда Одного из полицейских обвинили в жестоком обращении с задержанным.

— Я помню пару случаев. Какой именно тебя интересует?

— Ты тогда сфотографировала ход задержания.

— Ах, этот? Разве такое забудешь? «Ассошиэйтед Пресс» использовала пару моих снимков. Мне повезло, что я попала как раз в самый разгар событий.

— Тот полицейский, которого ты сфотографировала, —